Тайна Черной горы

Насчет шапки и кольца Молчун объяснил просто: в карты выиграл. А в карты бригада Михмака вместе с бригадиром резалась постоянно – и в обеденный перерыв, и в перекур, и по вечерам в общежитии. Играли на деньги, на наличные и в долг, в счет получки, выставив в дверях палатки караульных. Верховодил в картежных играх Михмак Кривоносый, и вся бригада ходила у него в должниках. Давно ходила, еще до прибытия в Солнечный. И к геологам в экспедицию они завербовались с одной-единственной целью: подзаработать и, вернув карточные долги, вырваться из липких пут вожака, добиться свободы.

Заработки в экспедиции действительно были высокими и находились в прямой зависимости от фактических выработок: чем больше сделаешь, тем больше получишь. Вкалывала бригада прилично, не считаясь со временем, и выходные прихватывала, охотно бралась за любую тяжелую и трудную, но хорошо оплачиваемую работу. Без нытья и ропота соглашалась на далекие от поселка объекты, выставляя лишь одно требование: «чтобы харчи доставляли».

А когда на объект приходил геолог, ответственный за участок, то он всегда заставал одну и ту же картину: громко играл радиоприемник, члены бригады долбили канаву, а Михмак Кривоносый с кем-нибудь из своих резался в карты, чаще всего с Молчуном. Но вот работающим, с киркой или лопатой этого Молчуна никто никогда не видел. Однако норма выработки у него всегда была высокой, как и у других. Бросалась в глаза и еще одна любопытная деталь – люди Максимова зарабатывали весьма прилично, однако ходили в довольно поношенной одежде, нового себе ничего не покупали, довольствуясь главным образом казенной спецодеждой. Да и на пропитание они особенно не тратились. Но всегда у них водилось хмельное и по вечерам из утепленной палатки можно было слышать то пьяную ругань и короткие вспышки потасовок, а следы тех рукопашных стычек утром можно было прочесть на отдельных невыспавшихся лицах, то голос Михмака, певшего под аккомпанемент на гитаре блатные и лагерные песни:

В скором поезде, в мягком вагоне

Я к тебе, дорогая, примчусь.

Но мало кто знал, может быть, за исключением некоторых членов бригады, канавщиков, что истинным вожаком был вовсе не шумный Михмак, а малоразговорчивый Молчун, что не он, а сам Мишка Чемпион ходил у него в должниках, был его правой рукой и верным слугой.

Молчун с первого дня своего пребывания в Солнечном сразу же обратил внимание на четырех немцев, которые ему почему-то не понравились. Немцы, а их в поселке знали по именам – Генрих, Ганс, Губерт и Хорст, – жили своей коммуной в соседней палатке, работали в бригаде строителей. Они слыли хорошими специалистами, работали быстро, слаженно и качественно. Им, естественно, и поручали ответственные и сложные строительные объекты. Зарабатывали немцы хорошо, но денег особенно не тратили, однако на себя не скупились: одевались прилично, питались сытно, закупая в магазине лучшие продукты, в том числе и спиртное, хотя им никогда не злоупотребляли и развязно пьяными их никогда не видели. Впрочем, видели, но всегда они держались на ногах и в дозволенных рамках.

Напившись, Генрих, Ганс, Губерт и Хорст маршировали. То было интересное зрелище, печально-торжественное и величественно-грустное: четверо взрослых мужчин, каждому за сорок, но еще статные, подтянутые, рослые, как мальчишки-курсанты на армейском плацу, старательно и слаженно маршировали на вытоптанной лужайке далекого таежного поселка, то шагали строем в затылок друг к другу, то по команде резко поворачиваясь в шеренгу плечом к плечу, то меняли направление движения, делая четкие повороты и развороты. Двигались они ритмично и слаженно, как автоматы, в своей старенькой давно выцветшей военной форме, латаной-перелатаной, которую надевали лишь по воскресным дням, нацепив свои военные кресты и медали. И странно было смотреть на взрослых людей, которые так старательно и со всей серьезностью, широко взмахивая руками и высоко поднимая ноги, как на парадах, выполняли строевые упражнения и перестроения. Что-то давно ушедшее и жалкое было в том их самоудовольствии, как отголоски давно умершей жизни и былого величия.