Тайна Черной горы

Чтобы успокоиться и приобрести душевное равновесие, Василий подошел к своей двухпудовой гирьке. И начал ее поднимать-опускать, выжимать и выталкивать вверх поочередно левой и правой рукой. Послушно взлетал кусок холодного тяжелого железа, но успокоения в душу не приносил. В голове копошились разные подозрительные мысли. И вспоминались обидные слова, брошенные вскользь во время перекура в бытовке, когда Василий «отладил» в забое очередную партию взрывчатки, что, мол, Данька Слон – так звали рослого проходчика Данилу Савина, бобыля молодого, успевшего трижды жениться и трижды развестись, – повадился он из-за одной крали в домкультуровскую самодеятельность шастать, и что не знают работяги, какую ему, Слону, там роль выделили, но знают наверняка, что он парень не промах и свою-то мужицкую роль раскрутит на все сто процентов.

Со Слоном не однажды Василию приходилось сталкиваться и на соревнованиях гиревиков и на совместных тренировках. Был Данило завидно высокого росту, под два метра, плечист и природно силен. Выступал в сверхтяжелой весовой категории. Тягаться с ним Василию не светило, поскольку у них были очень разные весовые категории.

Данька Слон неплохо, даже, можно сказать, хорошо работал в штольне, в ударной бригаде ухватистого Семена Хлыбина, бывшего старателя, и зашибал приличную монету. Он был из того числа ребят, которые избалованы местной славой, которые любят, чтобы их обязательно замечали и выделяли, ставили всюду в пример. Данька Слон никогда не стеснялся и не смущался. К тому же еще он был нагло нахален и жаден до женщин. Его крупные, слегка навыкате, зеленоватые глаза, как пузыри, постоянно рыскали и зарились на баб-молодок. Он нюхом чуял и угадывал, где «может отломиться», выбирая таких, которые худо и не в ладах жили со своими законными мужьями. Оскорбленные мужики не раз собирались проучить Слона, но Даньку их старания только веселили. Он мог запросто от коллективного наскока отмахнуться, а по отдельности справиться с любым. За время действительной службы штангист-тяжеловес прошел еще и хорошую школу бокса, выступая на армейских и окружных чемпионатах, так что мог дать отпор хоть кому. И нагло продолжал, как хороший осанистый судак, безнаказанно плавать среди рыбок-молодух, выбирая из их стаи себе ту, которая больше его манила и к которой его притягивало желание.

Он машинально скользнул взглядом по стене, по висевшему над кроватью охотничьему ружью. «До моей Линки-Галинки руки протягавает», – обидно подумал Василий и остро почувствовал, как в его груди оскорбленно и тяжело забухало сердце. И все вокруг как-то враз потускнело и похолодело. К чувству обиды вдруг сильной струей вмешалось чувство законной своей правоты, которое подхватило его и закрутило. Закрутило сначала по комнате, по кухне, а потом заставило торопливо одеться, вывело на крыльцо, на свежий ночной простор.

Ноги сами несли его в сторону Дома культуры. Луна, словно подвешенный над вершиной Мяочана крупный фонарь, ровно и слабо освещала поселок, который притих и насупился под мохнатыми снежными шапками, укрывшими дома по самые брови-окна. На улице было безлюдно. Только в морозном воздухе слышались тюканья топоров да кроткий стрекот бензопил. При свете луны запасливые люди заготовляли дрова на будущую топку. У кого-то на полную катушку играла радиола, и над поселком разносился голос певицы, которая пела про девушку Мари, которая не может «стряпать и стирать, зато умеет петь и танцевать», и кому достанется такая краля, то тот станет «счастливым из мужей».

Василий криво усмехнулся, поскольку песня, как ему показалось, адресовалась и ему непосредственно. Сердце его забилось еще тревожнее. В воздухе пахло домашним дымом и таежной хвоей. «Надо ее сыскать, – подумал он о своей Линке-Галинке. – Сыскать!» Грудь его затопляла беспредельная любовь и добрая жалость к своей вредной и по глупости капризной жене.

И тут его словно бы кто толкнул в спину. Василий остановился и обомлел. Он увидел Слона и свою Линку-Галинку. Они прошли в кругу света, который струился от электрической лампочки, подвешенной на длинном столбе возле конторы, прошли рука об руку, как сквозь светлый день. Василий даже зажмурил глаза, не веря своим зрачкам, и снова открыл. Они! Манохин глотнул морозного воздуха. «И к кому, к кому прилепилась, а? К Слону пучеглазому! Да разве он на серьезное чувство способен? Пустоболка и верхогляд, щупающий податливых молодух, вот кто он! – зло подумал Василий и даже еще заглянул вперед. – Кому же потом ты будешь нужна, а? Мне? Да я, может статься, и принять обратно не захочу и не пожелаю».