Тайна двух реликвий

Кларе осталось только уточнить, что Рихтер выбрал для своего музея голограмму наконечника из Армении…

…а когда она нажала очередную кнопку и на витрине снова появился предмет из только что пройденной экспозиции, Ева сухо заметила:

– Ваш главный экспонат – плёнка. Я правильно понимаю?

Клара кивнула. Мунин потребовал объяснений, и Ева поделилась очередной уникальной особенностью голографических снимков: их может быть много на одной и той же плёнке.

Каждый снимок – это запись паттерна, который создали волны лазерного света, направленные на предмет и зеркало под определённым углом. Следующий предмет освещают теми же лучами, но под другим углом, – и новый паттерн записывают на ту же плёнку. Снова меняют предмет, снова меняют угол, делают ещё одну запись, и так далее. А чтобы посмотреть изображение любого предмета, достаточно направить на плёнку свет под тем углом, под которым сделан снимок.

На витрине лежал едва заметный кусочек плёнки с целым набором изображений. Кнопки позволяли выбрать угол освещения – и вызвать из небытия любой экспонат. Одинцов и Мунин уткнулись носами в стекло колпака, силясь разглядеть микроскопические пятна и завитки.

– Около ста пятидесяти тысяч линий на дюйм, – предупредила Ева. – Столько умели записывать, когда я этим интересовалась. А сейчас наверняка ещё больше. Голограмма – это самый эффективный способ хранения информации. С ней не могут сравниться никакие другие носители. Только мозг.

39. Про историю, археологию и парфюмерию

После экскурсии Клара проводила троицу в директорский кабинет, где гостей уже поджидал Рихтер.

– Надеюсь, вы не скучали в моё отсутствие, – глухим голосом сказал он, пряча в ящик стола упаковку растворимого аспирина. – Прошу простить, я вчера… гм… несколько переоценил свои силы. Чай, кофе?

Выглядел Рихтер в самом деле неважно и с жадностью пил минеральную воду. Вдобавок он пытался унять головную боль народными средствами и щедро втирал в виски одеколон: кабинет насквозь пропах цитрусовыми. Казалось, Рихтеру сейчас ни до чего нет дела, но при виде того, как Одинцов наливает сливки в кофе и поднимает чашку, в красных глазах археолога мелькнуло любопытство – его внимание привлёк перстень.

Это была очередная провокация Одинцова. Когда ещё выдастся время, чтобы навести справки про фамильную реликвию? А тут знаменитый музейщик под рукой. Грех не воспользоваться такой возможностью! Задавать мелкие личные вопросы, когда речь идёт про Урим и Туммим, Одинцов не хотел. Поэтому он нацепил перстень перед входом в кабинет и сверкал драгоценным камнем до тех пор, пока Рихтер сам не сказал:

– Красивая вещь. Можно взглянуть?

– Конечно, прошу! – Одинцов положил перстень на стол перед археологом. – Интересно, что ты скажешь как знаток.

Рихтер вооружился лупой, изучил печатку в форме рыцарского щита и вернул кольцо со словами:

– Я не большой знаток, но знаю хорошего специалиста. Могу переадресовать вопрос ему.

Довольный Одинцов согласился. Рихтер сделал смартфоном пяток снимков перстня, отправил коллеге и пригласил гостей смотреть основную экспозицию музея.

– Господин Рихтер, может быть, вы отдохнёте, а нас проводит Клара? – предложил Мунин.

– Мой дорогой друг, – с вымученной улыбкой ответил археолог, – во-первых, вчера мы перешли на ты. А во-вторых, я ценю твою заботу о моём здоровье и понимаю нежелание расставаться с такой очаровательной девушкой. Конечно, её общество намного приятнее. Но я обещал, что сам покажу вам троим самые ценные экспонаты. Прошу не лишать меня этого удовольствия.

Мунин густо покраснел и готов был сгореть со стыда. Одинцову стало жаль компаньона. Он увёл разговор в сторону:

– Дружище Маркус, мы сейчас видели голограммы потрясающего качества. Где гарантия, что ты нам покажешь реальные вещи, а не новый лазерный фокус? Они тоже под стеклом, или их можно потрогать? И точно там будут не копии, а подлинники?

– Придётся поверить мне на слово, – ответил уязвлённый Рихтер. – Трогать экспонаты у нас не принято, но многие я откопал собственными руками, и большинство из них этими же руками выложил на витрины.

Одинцов задел археолога сильнее, чем можно было подумать. По пути к музейным залам Рихтер оставлял за собой густой запах одеколона – и твердил о строгом следовании правилам покупки экспонатов. Ещё в 1816 году их разработал Антонио Канова, который ведал собраниями Ватикана. В первую очередь ценность представляли культурные памятники, не тронутые реставраторами. В 1820 году правила Кановы сделались общим законом для музейщиков. С тех пор находки реставрировали только по специальному разрешению, а мысль о замене подлинников копиями и вовсе выглядела кощунством.

– Ты даже не понимаешь, в чём сомневаешься! – возмущённо говорил Рихтер, заставляя Одинцова жалеть о неосторожных словах.

В зале с ближневосточными экспонатами археолог сменил гнев на милость и подвёл гостей к витринам, где были разложены округлые глиняные бляшки размером с монету.