Тайна гибели линкора «Новороссийск»

Объят тишиной черноморский простор,И плещутся волны игриво.И вдруг содрогнулся внезапно линкор

От грохота вражьего взрыва.От сна пробудил этот взрыв сразу всех,Сыграл «Боевую» дежурный.И стал заливать за отсеком отсек

Поток беспрерывный и бурный…Сыграл «Боевую» дежурный…

В ту ночь дежурным по кораблю стоял старший штурман линкора (командир БЧ-1) капитан 3-го ранга Михаил Романович Никитенко.

Дежурный по кораблю – должность особая. В отсутствии командира он всевластный хозяин линкора. Ему подчиняются все вахты, наряды, караул… Он – недреманная сторожевая часть мозга корабля. В случае внезапной атаки или беды он отдает самые первые приказы и распоряжения. Его показания для следствия имеют особое юридическое значение. Ныне (к 1988 году. – Н.Ч.) никого из командиров «Новороссийска», никого из корабельной «головки» – старпома, помощника, инженера-механика – в живых (кроме замполита) не осталось. В этом есть печальная закономерность: командир последним сходит с корабля и чаще всего первым уходит из жизни.

Забегая вперед, скажу: «новороссийцам» повезло, что в ночь на 29 октября дежурство по кораблю нес именно такой офицер, как Никитенко. Тут в черном пасьянсе судьбы «Новороссийску» выпала удачная карта. Жизнь Михаила Романовича Никитенко интересна сама по себе, безотносительно к линкору, ибо биография этого человека – весьма точный, хотя и нелицеприятный документ нашей эпохи. Джек Лондон непременно бы сделал его героем одного из своих рассказов. И если бы «Любовь к жизни» была им уже написана, он вполне бы мог его назвать – «История выжившего человека».

Он родился в 1922 году в семье крестьянина-середняка из села Борки, что под Полтавой. Был конь, и была корова. В 29-м отца вызвали в сельсовет и «рукояткой нагана» заставили вступить в колхоз. Свел Роман Никитенко на общий двор и коня, и корову. Коня было особенно жалко – бывший хозяин приходил по ночам подкармливать. А потом на сердце накипело – поругался с председателем и уехал от греха подальше в Белоруссию. Устроился конюхом в бобруйский Осоавиахим, присылал семье кое-какие деньги, изредка привозил хлеб. К тому времени (1933 год) разразился на Украине моровой голод. Рвали на реке траву-рогозу и ели. Кукурузные кочерыжки считались лакомством. Мать стряпала блинчики из сушеных липовых листьев. Соседи однажды проснулись поутру, а полсемьи так и не встали – мертвые.

– А мы выжили. Ходили в колхоз полоть буряки, за это давали баланду. Однажды пошли с матерью на дальнее поле. Я опустился на землю: «Мама, я полежу немного». Она уж думала, что я не встану. Взяла буравчик, прокрутила дырку в колхозной каморе, набрала конопли. Сварила отвар, и я пил. Донес бы кто – нас обоих за можай загнали бы. Но доносить было некому – все вокруг повымирали… Нас спас отец: приехал и увез в Бобруйск. В восьмом классе я, начитавшись Коцюбинского, стал писать свой роман – о голоде. Рукопись не сохранилась. В 36-м мы вернулись в родное село. Там я и закончил десятилетку. Как раз приехал дальний родственник – курсант Ленинградского военно-морского училища имени Фрунзе. Мне форма его очень понравилась. Решил тоже идти в моряки. Написал заявление, приехал в Ленинград: поздно, прием закончен. Может быть, и приняли бы, но сельсовет не дал мне характеристику, так как дед мой по матери был раскулачен. А какой он мироед – шестеро детей, белый хлеб по праздникам? Выселили из дома. Отец опять помог: вытряс из сельсовета бумажку, и я отправился в Баку, в Каспийское военно-морское училище.

В 41-м нас, курсантов-каспийцев, отправили в составе морского десанта в Иран. Мы с напарником шли на артиллерийском щите, который тянул буксир (артиллерийский щит – баржа с мачтами, между ними натягивают брезент. Используется как мишень при учебной артстрельбе). Баржу-мишень тащили в Пехлеви, чтобы использовать ее как плавпирс. Ночью в осенний шторм трос лопнул, и мы остались одни на голой палубе. Укрыться негде. Привязались к мачтам, чтобы не смыло. Бушлаты промокли до нитки. Потом, когда нас все же привели в Пехлеви, командующий флотилией контр-адмирал Седельников объявил нам благодарность.

В том же 41-м всех курсантов-первокурсников вывезли из Ирана в Армавир. После ускоренной строевой подготовки нас влили в 81-ю отдельную стрелковую морскую бригаду. Там же был и Ефим Матусевич, с которым судьба нас свела на линкоре.

8 марта 1942 года нас бросили в первый бой – форсировали реку Миус. Там, под Матвеевым курганом, из нашего батальона в тысячу штыков в живых осталось сорок восемь человек. Когда женщины, хоронившиеся в погребах, вылезли – ахнули: утром снег был белый, к вечеру стал черным от флотских шинелей и бушлатов. То поле до сих пор зовут Матросским.