Тайна Кутузовского проспекта

— А что? Если б вы чуркой были — я б вас по физиономии отличил, прибалтийца какого — по выговору, я с ними в армии служил, аккуратные ребята, своих в обиду не дают, молодцы, это только мы как в расколе живем, только и ждем, чтоб друг дружку схарчить, будто шакалы какие...

...Генерал Трехов отмахнулся от костенковского удостоверения:

— Я любому человеку рад, мил-душа, живу бобылем, милости прошу в зало...

У Костенко стало тепло на сердце. «Зало» было комнатой метров шестнадцати, вдоль стен стеллажи с газетами, журналами и книгами, уютный абажур, такой у бабульки был, только у нее белый, а у этого — красный. Спаленка крохотная, метров шесть, зато кухня с русской печкой — настоящая, просторная, впрочем, Костенко отметил, что ему мешало здесь что-то, потом понял — холодильник, чужероден.

Генерал словно бы понял его:

— Погреб отменен, мил-душа, но я дважды сверзился, еле отлежался, пришлось изнасиловать российскую первозданность атрибутом антиэкологической цивилизации... Увы, молочко из погреба несравнимо с тем, что хранится в холодильнике, но годы вносят свои коррективы... Чайку с дорожки? Хлебушка с салом?

— Ни от чайку, ни от хлеба с салом не откажусь, товарищ генерал...

— Мое имя-отчество легко запоминаемо, мил-душа... Я Иван Иванович... А вы?

— Владислав Романович.

— Красивое созвучие. Очень раскатистое, какое-то театральное... Присаживайтесь, сейчас накормлю... С чем пожаловали?

— Я по поводу Зои Федоровой...

— Кто это?

— Актриса, которую убили восемь лет назад...

— Погодите, погодите, я ее реабилитировал вроде бы... Так?

— Именно... Я думал, вы ее сразу вспомните...

— Через меня прошли десятки тысяч людей, Владислав Романович... Я и Сергея Королева дело закрывал, и Туполева, и детей Микояна, и Тату Окуневскую реабилитировал, жену моего фронтового друга Бориса Горбатова, и Павла Васильева, гениального сибирского поэта... Пильняка, Бабеля, Тухачевского, Мандельштама, Мейерхольда, Вознесенского, Михоэлса — разве всех в памяти удержишь?! Видимо, ее дело было легким, в других-то приходилось разбираться, мил-душа... Таких показаний навыбивали, стольких свидетелей выставили... Липа? Ясное дело... Но — докажи! Молотов требовал развернутых справок по каждому делу, особенно в связи с военными, его же подпись там стояла... Каганович велел справки на всех секретарей райкомов Москвы ему лично пересылать... По Наркомпути — тоже... Никита Сергеевич постоянно интересовался Украиной, только Ворошилов в ус не дул... Знаете, кстати, как он пил? Две чарки водки, а после — для похмельной бодрости — фужер шампанского. И — все. Умел пить, знал, когда остановиться... Но он уже тогда, мил-душа, мало что воспринимал, парил, так сказать, считал, что если Хрущев в своей речи сказал, мол, Сталин винил Ворошилова — «английский шпион», то с него все списки автоматически снимутся, а он ведь тоже на сотни тысяч давал свою подпись...

— Иван Иванович, вы не помните, кто был следователем Зои Федоровой?

Генерал поставил на стол квашеную капусту, буханку хлеба, сало, порезанное щедрыми кусками, и варенье:

— Конечно, не помню, мил-душа... Если б записи вел, а то ведь все тогда было «совсекретно»... Никто не знал, когда придет приказ прекратить реабилитацию и вернуться к восхвалению великого кормчего, будь он проклят...

Костенко достал фоторобот Хрена, показал его генералу. Тот долго вглядывался, потом задумчиво произнес:

— Я его допрашивал... Он в Лефортове сидел...

— По какому делу?

— Кажется, по тем спискам, которые подписывал Абакумов...

— Зою Федорову арестовали по указанию Берии...

Генерал покачал головой:

— Сдается мне, там была какая-то игра... Что-то там было особенно коварное... Вы угощайтесь, мил-душа, угощайтесь, а я пока расслаблюсь и повспоминаю...

Костенко положил кусок сала на черняшку, чуть присолил, съел быстро, с нескрываемым аппетитом. Есть дома, где угощение всласть, а бывают такие, где совестишься кусок со стола взять.

— Хорошо едите, — заметил генерал. — Я-то на твороге сижу, рак был, полжелудка вынули, ничего, третий год уже, дети всех врачей-убийц съехались, чьих отцов я реабилитировал, а их следователей — сажал...

— Иван Иванович, врачей реабилитировал Берия...

— Он их выпустил, мил-душа... А дело по-настоящему закрывал я... Лаврентий Павлович только крохотный кусочек айсберга приоткрыл в своей борьбе за интеллигенцию, он был игрок мудрый, учитель был не кто-нибудь, а Хозяин... Кстати, у вас портретов Зои Федоровой нет?

Костенко с готовностью разложил перед генералом фотографии Федоровой: и кадры из фильмов, и в шикарном платье со знаками лауреата Сталинских премий, и убитую — с телефонной трубкой в руке...

Генерал отодвинул все фото, оставив одно — со Сталинскими премиями.