Тайна Кутузовского проспекта

Кивнув на сковородки, маленькие тарелочки, стоявшие на столе, пустые консервные банки, сложенные под радиатором, Костенко улыбнулся:

— Угощать любите? Стряпать?

— Каждая женщина этому прилежна...

— Наверно, когда с Сорокиным были, от гостей продыху не было?

— Да что вы?! Только Либачев с Бакаренкой и приходили... Они ж в те годы новых к себе не подпускали, только чтоб свои! Да и то, мы, бабы, на кухне, а они в столовой, отдельно... У них же все тайное было, мы только тарелки подносили, стюдень, конечно, первым делом, винегрет, колбаску с сырком...

— После того как Сорокина увезли, к вам никто не приходил от него?

Она махнула рукой, колышаще рассмеялась:

— Ой, да что вы! У них и раньше-то, в хорошие времена, когда Сталин был живой, царствие ему небесное, как кого из ихних в подъезде заберут, так они в упор не замечали жену или там детей, наскрозь них смотрели... Так теперь не умеют, опаскудел народ, бессильные все... Почему порядок был? Потому что в каждом был страх! Разве можно без страха жить?! Только страх совесть и хранит... Э, верни Либачева с моим-то, дай им на недельку воли, все б наладилось! И в магазинах было б полным-полно товару! И болтать бы приутихли! И депутатов этих самых в Сибирь бы — заводы строить!

— Думаете, если депутатов сослать — вмиг бы еда появилась?

— А то?! Раньше поди слово скажи! Вмиг захомутали б! Ну и работали поэтому!

— Ну а с артистами как быть? С писателями? Говорят да пишут.

— Так от них вся беда! Еврей-то этот... как его? Жванецкий... Со сцены над нами глумится, а зрители хохочут и хлопают...

— Сорокин вам про Зою Федорову ничего не говорил?

— Как не говорил?! Еще как говорил! Признался, что влюбленный был в нее, когда холостяковал... В нее все мужики были втюренные... Уж так ее любил, так восхищался, даже карточку ее на стене держал, клеем прилепил, потом ножом сдирал, следы остались, обоев-то не было тогда, композитором каким-то заклеили, Будашкиным вроде б...

— А чего же он ее содрал?

— Сказал «так надо». Вопросы ему задавать нельзя, государственная тайна... «Надо» — значит, «надо»... Потом-то уж люди говорили, что она и не Федорова была на самом деле, а какая-то американка, подменили вроде ее, операцию на лице сделали, чтоб сподобней шпионить... Ее ж и убили за то, что на американца шпионила... Кара все одно настигнет, куда б от нее ни прятался...

— Считаете, что и после тюрьмы шпионила?

— А они все, кого Никита повыпускал, шпионили... Обида их грызла, ну и будоражили народ... Не, я верно говорю, без хлыста с нами не управиться, нам строгость нужна, иначе дом по кирпичикам разберем...

...Сестра Сорокина — звали ее Нинель Дмитриевна — оказалась двоюродной, однако брата своего любила очень и гордилась им нескрываемо:

— Зорге Звезду дали, Николаю Кузнецову тоже, а Женю нашего обошли... Он же в тылу врага работал, был грозой гитлеровцев, и взяли его по ложному доносу, никогда и никого он не сажал... И убили его от страха, что он добьется правды...

— Как убили? — Костенко удивился. — Кто?

— Из лагеря письмо пришло, там все было написано: власовская банда его извела... Милка, его жена, от него отказалась, заявление против него отправила, а все его письма — он сначала ей писал — мне переправляла... Я ему только ответила, а тут похоронка...

— Это когда ж случилось?

— При Брежневе уже... Тогда и Либачев освободился, заглянул ко мне, чайку попили...

— Симпатичный был человек?

— Страшный он был, — ответила Нинель Дмитриевна убежденно. — Но я его в этом не виню, его таким сделали... Сейчас их всех костят почем зря, а в чем их вина? Что присяге были преданы? Приказ старшего выполняли? Честно служили партии? Вот пусть партию и обвиняют, она их такими сделала, поди не выполни приказ — это ж преступление! И тогда так было, и сейчас так... Только тогда кричали «Ура, Сталин!», а сейчас «Долой Сталина!», вот и вся разница... Корень не тронули, корень жив...

— А от кого вы узнали, что ваш брат был разведчиком вроде Зорге?

— Милка говорила... Когда она еще его агентом была... Он ведь жениться на ней и не думал... А она его брюхом прижала, мол, понесла от тебя... А она бесплодная, потому что нелеченой венерикой переболела... Я раз увидела у Белорусского мужчину — ну Женя, и все тут! Я за ним... А он не один, с дамой в манто, вроде иностранки, красотка, только больно уж худенькая... Я уж крикнуть наладилась: «Женечка, дорогой» — а он как сквозь землю провалился.

— Это где ж было?

— А как от Белорусского вокзала к Дому кино идти... В костюмчике шел сером, седой, поджарый, точно как иностранец... Я тогда и решила — может, его для хитрости в лагерь посадили? А на самом деле к другой работе приставили... Я там два раза его видала, только второй раз из маршрутного такси...

— Давно?

— А нет... С год тому как...

— Тоже в сереньком костюмчике и в ботиночках с золотыми пряжками, да?

— Неужто он?! Вы знаете его, что ль?

— Нинель Дмитриевна, мне сдается, что под Евгения Сорокина другой человек работает... Только поэтому я к вам и зашел. Та женщина, что с ним шла, какая была из себя?