Тайна персидского обоза

— Благодарю, Елизавета Родионовна.

— Надеюсь и уповаю только на Господа и на вас, — тихо произнесла хозяйка дома и не заметила, что от волнения прикусила губу. В ее глазах читалась тоска обреченного человека, а на лице проступила неясная печать страха. Распрощавшись с адвокатом, она дала указания горничной и выпила порошки. Через большое венское окно ей хорошо было видно улицу и спешащих по делам людей. Поднимался ветер, и его заунывная, простая мелодия была строга и печальна, как траурный марш Шопена. С востока неторопливо плыли антрацитовые облака, заслонившие собой еще недавно чистый небосвод. Запахло дождем. В памяти пожилой женщины проносились года, люди и неясные обрывки прошлой жизни. Неожиданно разразилась гроза и ударила молния. Дом задрожал, будто собираясь рассыпаться на части, и откуда-то сверху донесся противный, нарастающий звук, будто кто-то царапал ржавым гвоздем по стеклу… Испуганная старушка изо всех сил покатила кресло к выходу. Она потянула на себя ручку, но дверь не поддавалась. Шум усилился и превратился в вой, от которого не было никакого спасения. К нему добавилось слезливое оханье и дикое шуршание; казалось, будто тысячи крыс стали одновременно грызть стены. Нестерпимая боль выдавливала наружу глаза и буравом высверливала изнутри мозг. Глухо стукнуло сердце — будто речной булыжник упал на дно. Загорская потеряла сознание.

2

Плохая примета

I

Солнце настойчиво пробивалось сквозь занавески и согревало лицо. Елизавета Родионовна открыла глаза и обнаружила себя в кровати. Врач усиленно натирал ей виски камфарой. У противоположной стены Ардашев с любопытством рассматривал старинные английские часы, отмеряющие золотым маятником безвозвратно уходящее время.

— Вот и проснулись, дорогая моя. Как вы себя чувствуете? Что вас беспокоит? — любезным голосом пропел медик.

— Вы уж простите, господа, что я встречаю вас в таком виде. Мало того что старая, так еще и растрепанная баба-яга, — проронила явно смущенная Загорская. — У меня нет никаких жалоб. Слава богу, этот кошмар закончился.

Подле доктора над старушкой нависали лицемерно-заботливые физиономии близких, обступивших кровать со всех сторон.

— Господа, я был бы вам душевно признателен, если бы вы оставили меня с Елизаветой Родионовной наедине, — обратился к присутствующим присяжный поверенный.

Родные неохотно потянулись к выходу.

— Мне тоже выйти? — спросил доктор.

— От вас, Викентий Станиславович, у меня секретов нет.

Адвокат сел на освободившийся стул и осведомился:

— Что же все-таки произошло, Елизавета Родионовна?

— После вашего ухода, Клим Пантелеевич, я дала необходимые распоряжения и вернулась в свою злосчастную спальню. Я сидела у окна и долго смотрела на улицу. Помню, как небо затянули тучи и начался ветер, а потом в ушах возник этот ужасный заупокойный гул. Дверь комнаты никак не открывалась, и я потеряла сознание, — устало выдохнула хозяйка.

— А шум был тот же самый или уже другой?

— Такой же, как раньше… и еще непонятный шорох.

— Ну, не буду больше вмешиваться во врачебные дела и отправлюсь осматривать дом. Елизавета Родионовна, я настаиваю, чтобы подле вас постоянно кто-то находился. День и ночь. Договорились?

— Как скажете.

— До свидания.

— Не забудьте, дорогой Клим Пантелеевич, что завтра в восемь вечера мы встречаемся за ломберным столиком, — напомнила она уже повеселевшим голосом.

— Буду непременно.

Загорская сняла с тумбочки бронзовый колокольчик и позвонила. В дверях показалась служанка.

— Скажи-ка мне, Нюра, ты предупредила жильцов по поводу осмотра комнат?

— Да, Елизавета Родионовна.

— Тогда покажи Климу Пантелеевичу дом и весь двор.

— Хорошо, — угодливо кивнула горничная и бойко застучала каблуками по деревянным ступенькам. Но Ардашев не спешил. Подойдя к распахнутому настежь коридорному окну, адвокат остановился, достал коробочку любимого монпансье «Георг Ландрин», медленно выбрал понравившуюся конфетку и отправил ее в рот. Не обращая никакого внимания на нетерпеливые вздохи ожидающей его прислуги, он смотрел в окно и размышлял.

II

Известие о том, что Загорская готовит духовную, всколыхнуло и без того неспокойную жизнь доходного дома, отодвинув на второй план слухи о привидениях, бывших, по мнению постояльцев, не чем иным, как плодом больного старческого воображения. Наследники не находили себе места и, выйдя из комнаты Елизаветы Родионовны, поднялись к Варенцову, чтобы обсудить будущее.

— Согласитесь, дорогие мои родственнички, что судьба распорядилась несправедливо, поставив наше благосостояние в зависимость от настроения взбалмошной и выжившей из ума старушенции, — начал разговор служащий акцизного управления.

— Смотрю, Аркаша, уж больно ты смелый. А стоит ей в дверях появиться, так ты ужакой стелешься: «Дорогая моя бабушка, дорогая моя бабушка…» — передразнила родственника Глафира.

— За меня беспокоиться нечего… Ты бы лучше со своим газетчиком побыстрее распрощалась. А то, глядишь, старуха осерчает, да и лишит тебя призрачной мечты. Будешь тогда угол у меня снимать! На отдельную-то комнату деньжат все равно не наскребешь!