Тайна персидского обоза

— Конечно, — гордо ответил Корзинкин. — Предположительно, это останки двух сарматских воинов.

— А разве им место не на кладбище?

— Это материал для научного исследования, сударь, — официальным тоном выговорил Назар Филиппович.

Не найдя ничего, что заслуживало бы внимания, Клим Пантелеевич покинул желчного и раздражительного постояльца и прошел к комнате художника Модеста Бенедиктовича Раздольского. Хозяина дома не оказалось, и горничная отворила дверь своим ключом.

По стенам были развешаны картины, в основном — пестрые натюрморты с изображением цветов, выполненные акварелью, и пейзажи, написанные маслом; на стульях лежали подрамники и свернутые в трубочку холсты. Но одна работа явно выбивалась из общего жизнерадостного настроения и притягивала к себе, как глаза гипнотизера. На небольшом, аршинного размера полотне была изображена часть комнат с открытым в осенний сад окном. Вдали, почти у самого горизонта, висело затянутое оранжево-бордовыми тучами зарево, бросающее на землю тень в виде изломанного креста, а в правом углу виднелось большое зеркало в резной окладистой раме. В нем едва отражалось будто сотканное из тени изображение старухи в черном платке. Картина называлась «Следь».

— Духи усопших, не нашедших покоя, изо всех сил стараются зацепиться своими костлявыми руками за мир живых, — проговорил чей-то голос. Ардашев обернулся. Перед ним стоял невысокий человек с настолько густой растительностью на лице, что виднелись только белые пятна лба, носа и тонкие черточки губ. Со стороны могло показаться, что незнакомец провел несколько лет на необитаемом острове и потому не имел возможности посетить цирюльника. — Разрешите отрекомендоваться: Модест Раздольский — автор, — представился мужчина в белой подпоясанной ремешком рубахе и серых просторных брюках.

— Ардашев Клим Пантелеевич, присяжный поверенный окружного суда. Вы уж простите, Модест… э…

— Бенедиктович.

— …Модест Бенедиктович, что без вашего присутствия нахожусь здесь, но это исключительно по воле…

— Не стоит извиняться, Клим Пантелеевич, Нюра еще вчера меня предупредила. Но я задержался.

— Скажите, сколько стоит эта картина?

— Вы собираетесь ее приобрести или так, ради праздного любопытства интересуетесь?

— Хочу купить.

— Я думаю, рубликов-с… ну, скажем, двадцать пять. Да и то только для вас…

— Извольте получить тридцать, — адвокат выудил из портмоне несколько бумажек и протянул живописцу, — и, пожалуйста, подберите раму поинтересней. И если вас не затруднит, отправьте ее ко мне — Николаевский, дом тридцать восемь.

— Не сомневайтесь, сегодня же будет у вас.

— Благодарю.

— Был рад знакомству. Надеюсь, не последний раз видимся, — любезничал художник.

Следующая дверь открылась сама, и перед присяжным поверенным возникла худощавая фигура человека лет тридцати пяти, с темной кудрявой шевелюрой, небольшими усами, бородкой и прямым, слегка приплюснутым носом. Судя по красным, почти кроличьим глазам и бледной одутловатости лица, его обладатель был не чужд излишеств и пороков. Полосатые брюки, синяя сорочка с воротничком а-ля Гладстон, завязанный на шее цветастый галстух[17] и светлые штиблеты, — все выдавало в нем завзятого модника.

— Неужели Клим Пантелеевич пожаловал собственной персоной? Вот наконец-то и мне представилась возможность черкнуть пару строк о знаменитом Ардашеве. Ах да, я не отрекомендовался, — спохватился молодой человек, — Георгий Савраскин. Можно просто Жорж. Работаю репортером в «Северном Кавказе».

— Да-да. Я читал ваши довольно смелые статьи, многие из которых заканчивались судебными разбирательствами.

— В этом нет ничего удивительного. Правде всегда нелегко… Заходите, пожалуйста. Я снимаю эту берлогу всего неделю. А до этого жительствовал в комнате Варенцова. Но здесь ему было, видите ли, жарко, и меня попросили с ним поменяться. Я согласился, но с заметным уменьшением ренты.

— Что ж, разумно.

На столе покоилась толстая амбарная книга со старательно выведенной на обложке надписью «роман».

— Простите за холостяцкий беспорядок. Не хватает заботливой женской руки. А вы, я слышал, работаете над составлением духовной? — осведомился газетчик.

— Да.

— Судя по тому, что вы изучаете все помещения в этом доходном доме, могу предположить, что Елизавета Родионовна намеревается его разделить между наследниками.

— Вполне возможно.

— Вот будет драчка!

— Простите?

— Родственнички перегрызутся между собой. Ну да бог с ними! Вы лучше скажите, Клим Пантелеевич, когда мы сможем с вами пообщаться. Я бы с удовольствием написал о вас статью. Человек вы удивительный, и нашим читателям будет весьма любопытно узнать как можно больше о знаменитом адвокате.

— Сегодня, к сожалению, много неотложных дел. Но думаю, выберем как-нибудь часок-другой.

— Был рад знакомству, — репортер протянул обе руки и растекся в слащаво-приторной улыбке.

— Взаимно, — ответил Ардашев, пытаясь не выдать брезгливости, возникшей от прикосновения потных ладошек Савраскина.