Тайна смуты

Проникли сквозь негустой перелесок на берег повыше. Оцепенел Тарас, как случалось с ним. Рахмет даже луки-брови изогнул, узрев сего внезапного истукана, и бисмиллях на всякий случай прошептал…

С того высокого места над рекою до Москвы далеко ещё было, но уже прозревал Тарас в далёкой дымке мерцание маковок и многие ёлочки колоколен.

– Ой, краса! – не сразу выдохнул Тарас. – Ближче б глянути!

И ещё до того, как тревожный кик пустельги долетел до него с неба, почуял он спиною жаркий выдох меж лопаток, и тотчас присел, вывернулся винтом из-под чужой ладони, лишь прикоснувшейся к его лбу, и успел приметить Рахмета, как тот стоял – левой, поднятой рукой прихватив уже невидимый лоб Тараса, а правой колесом да в обнимку занося к его, Тараса, шее короткий кинжал.

Ещё доли мгновения хватило Тарасу смекнуть: кидаться на Серку, хоть осёдланную, хоть нет – та же смерть от кинжала, только не от прореза, а от тяжкого прокола в спину туда же, куда успел дохнуть Рахмет.

– Тікай! – крикнул Тарас Серке, уже летя с невысокого обрыва в Москву-реку.

Да и Серка норовиста: успев голову втопить – успела и задними ногами отбить Рахмета. Хоть и достала лишь по плечу кинжальной руки, да всё ж на миг ошеломила татарина.

– Улы шайтана! – из горла выплеснул брызги Рахмет и помчался, не пряча кинжала, выше берегом да вниз по течению.

Так и бежал, всматриваясь в мутную воду, пока не остановили его наперерез два касимовца в сряде царёвых стражей… И затараторили они между собой. То уж Тарас сам увидал, когда из воды за вздохом голову выкинул. Тотчас все трое глазастых татар увидали Тараса, и касимовцы стали на воздусях загребать его руками к берегу и кричать:

– Вылазь! Вылазь!

– Він мене різати хоче![36]

– прокричал им Тарас.

– Не станет! – кричали с берега касимовцы.

– Я вірити не стану! Навіщо?[37] – отвечал им Тарас, легко держась против течения на одном месте.

– Не станет! – крикнул один из касимовцев.

И вдруг как вырвет из руки Рахмета его кинжал да как двинет того открытой рукой сбоку в челюсть – сначала полетела размахаистая шапка с Рахмета, а за ней следом так и кувыркнулся он сам с верху берега на низ, едва не к самой воде. А касимовец как швырнет его кинжал, да через голову Тараса – так и мыркнул смертельный кинжал в Москву-реку.

– Вериша тепера? – крикнул касимовец.

– Тепер почну, – кивнул в воде Тарас, смекая, что всё равно до Сечи по Москве-реке не доплыть, тут где-то выходить и придётся.

Так и вышел на берег, только как мог дальше от Рахмета.

В тот час много нового узнал о жизни Тарас. Особенно когда Рахмет, шапку пред ним ломая и словно боясь надеть её на свою блестевшую потом голову, бил челом Тарасу, просил его, коли у того вновь на пути боярин Заруцкий встанет, так и сказать донскому атаману: мол, прямо там, в своей царёвой избе царь и назначил Тараса своим тайным вестовым на Москву и стражу к нему дорожную, сильную сразу приставил. А уж сам Рахмет скажет Ивану Мартынычу, что при таком обороте да и при страже не стал выполнять того приказания сделать его послание царице ещё более тайным, дабы не растеклось подозрение, что Иван Мартыныч свою крамолу измыслил. А больше ничего меж ними, Рахметом и Тарасом, не было, никакого такого похода на брег Москвы-реки, плаваний и погонь.

– Добре, – только и кивнул Тарас, не знавший обид и прилогов мести. – А Сiрка не видасть. На нее не косись.

Так и сел Рахмет от слов Тараса.

А Тарас, значит, в одночасье взлетел из вестового боярского в вестовые царские. Иной бы тотчас возгордился непомерно, а Тарасу – что! Он только обрадовался, что теперь-то уж точно Москву поблизу побачить.

Послание же великого князя и царя Дмитрея Ивановича полагалось доставить на Москву хоть не самому царю, другому царю – Иванычу, Василию Иванычу Шуйскому, но всё же могучему в собственных великих силах князю, боярину и воеводе Ивану Михайловичу Воротынскому. Много Иванов на Руси – и внизу, и наверху.

Было то послание вновь чрезвычайно тайным – от уст к ушам, и дальнейшая судьба того касимовца, который доставил его от тушинского царя к уху Тараса, осталась неизвестной. Зато теперь Тарас точно знал наперёд: доставишь послание, грамоту невидимую – и утикай тотчас от здешнего, москальского, коварства к себе на Сечь. Серка дорогу помнила, Серка вынесет.

Чудеса, да и только! Вновь полагалось Тарасу, на сей раз от царя – боярину, везти плоды земные, невидимые. «А ляшские-то яблоки – коням отдать. Свои вкуснее будут», – гласило то послание, кое должен был понять по-своему имевший уши московский князь и боярин Воротынский.

Отправиться на Москву Тарасу полагалось с порожним, обратным обозом московского купца, в тот час разгружавшимся в тушинском стане.

На сей раз Тарас полностью переоделся в родное, сечевое, подсупонился, поседлал Серку. Не много знающие донцы только подвели его туда, куда было указано, простились с Тарасом тепло, как с земляком, ангела-хранителя в напутствие пожелали и лишь просили, когда Тарас вернётся, то пускай он про Москву покраше расскажет, а не по простому амбарному перечню.