Тайна центрального района

Яшка хотел было нагрубить, но Колька успел аккуратно передвинуть его, освободив девице путь. Пусть поговорят, может, все уляжется.

…Похлопывание нежной ручки — довольно сильное — бесцеремонно привело Пельменя в чувство. Он содрогнулся, вынырнул из мутного пьяного забытья, разлепил опухшие глаза: перед ним соткалась из сновидений возлюбленная Лида, склонила к нему милое личико. Правда, смотрела с таким выражением, будто увидела таракана в супе, но истосковавшемуся, зачарованному Пельменю и этого для счастья было достаточно. Хотелось запеть, закричать, но получилось лишь просипеть с обожанием:

— Лидочка, я ведь…

Она прервала, заверив довольно бесцеремонно:

— Я понимаю, Андрюша. Не будем сейчас касаться этого глупого события.

Пельмень немедленно заверил, что готов вообще никогда в жизни не касаться ничего. Он, конечно, не вымаливал приказов, не рвался добыть звезд с небес и доставить синюю птицу, но бубнил горячо и страстно, как водопровод в ночи, выражая готовность выполнять любое пожелание, буде таковое выражено устно, письменно, даже в форме намека.

Лида прервала, предупредив:

— У меня очень мало времени. Нужна твоя помощь.

Он только лишь не заржал и не забил копытом:

— Что угодно!

— Помолчи, пожалуйста, дай досказать, — велела она.

Пельмень захлопнул рот, точно крышку чемодана.

— Возможно, что на днях надо будет срочно перекрасить кое-что.

— Что угодно! Хоть грузовик!

— Нет, это не надо. Небольшое. Скажем, колясочку. Есть чем?

— Найдем! — На Пельменя вдруг накатили умиление и восторг, он вдруг представил себя в виде гордого папаши, который идет со свертком на руках, а в нем Андреевич, ну или Андреевна — не важно кто, а рядом идет она, Лидка, алея, как маков цвет, толкает впереди себя колясочку…

Аж задохнулся. Но восторг она сама развеяла, добавив быстро, деловито:

— Только нужна яркая, быстро сохнущая и красивая краска.

— Изыщем! — пообещал он без тени колебания. — Когда нужно?

— Я заранее предупрежу, — нежно посулила она, поправляя по-матерински воротник на его несвежей рубашке. — Как я тебе скажу, так где-то через час надо быть готовым.

— Понимаю…

Некоторое время Лидия внимательно всматривалась в его лицо, пытливо, как бы оценивая. Ох и острые у нее голубые глаза, режущие, как льдинки острые. Такие, как когда по ранней весне мордой во вскрывающийся ручей сунешься, водички попить, от которой лоб ломит, а потом вся физия изрезана, как после новой бритвы.

— Хорошо. Но имей в виду, Андрей, — она подняла пальчик, — никаких вопросов! Никаких слежек. Ясно? А теперь давай раздевайся, так только цыгане дрыхнуть заваливаются.

И далее, без церемонии, как особа, для которой мальчиковый туалет никаких тайн не имеет, помогла стянуть брюки, бережно сложила, по стрелке, пристроила на стул, а вот носки и рубаху, брезгливо осмотрев и обнюхав, свернула узлом.

— Постираю.

— Спасибо, — пролепетал Пельмень, пытаясь ухватить благодарными губами прозрачные пальчики, но она отняла, предписав:

— Ложись ба-а-аиньки.

Он подчинился, бессловесный и безропотный.

Лидка заботливо подоткнула одеялко и поцеловала в лоб, даже не поморщившись от самогонного духа.

Пельмень провалился в счастливый сон.

Белой утицей выплыв из комнаты и вежливо попрощавшись с парнями, которые деликатно маячили на расстоянии от дверей комнаты, Лида величественно удалилась.

— Недолго они там, — отметил Яшка, отводя взгляд. — Чертовка. Все-таки что-то в ней есть, пусть и старая, тощая, ни рожи, ни кожи, а вот идет — глаз не отведешь.

Колька, мотнув головой, глянул на часы и пошутил:

— Ты бы пошел, глянул, цел ли.

— Что, все ли три литра крови на месте?

— От такой-то ведьмы всего можно ожидать.

— Да что ему сделается, — парировал Анчутка, но без особой уверенности.

Ему эта ударница была категорически не по душе. И дело было даже не в опасении, что приятель женится и распадется их дуэт. Яшка и сам не мог внятно пояснить причины своего отношения к девушке. Ничего плохого она ему не сделала, а на работе делает только хорошее, от нее все в восторге. Она постоянно выступала героиней многотиражки: Лидия то, Лехнович сё. То дала слово выполнить пятилетнее задание в четыре года, то перешла работать на две ровничные машины, то старательно занимается вечерами в стахановской школе высокой производительности.

Мастер цеха, хорошо знакомый Анчутке, въедливый донельзя, придирался ко всем, а вот от этой клюшки в восторге. Он на голубом глазу заявлял, что Лехнович не просто быстро работает, а понимает «душу» машины.

То, что есть ли таковая у станка, — вопрос отвлеченный, а Яшка вот, помощник хронометражиста, знает, что в первый же месяц работы на двух машинах Лехнович перевыполнила норму на 160 процентов, первая на фабрике завершила свою пятилетку. Про нее даже в центральной газете писали.