Тайна центрального района

Стояла недолго, смотря ему в спину, ведь переулок-то короткий. И все-таки увидела, как у самого уже перекрестка он обернулся и махнул рукой. Вздохнула с облегчением — что еще желать в жизни?

Вернувшись в кочегарку, аккуратно, старательно проработала еще двадцать минут, доведя температуру по нормативной, вернулась в свою комнату. Выпила воды.

«Негодный мальчик. Так и не взял носки про запас, а ведь ноги! И рубашечку оставил, и гимнастерку. И даже полупальто. Неслух, упрямый ослик. Ну таков он. Вот я и дети, которых Ты дал мне, значит, так и надо. Стало быть, пора».

Одну за другой стала она доставать из сундука вещи — было их немного, они тут не залеживались, отправлялись на толкучку, и это было обычное барахло, которое не вызвало бы подозрений, никаких особых примет у него не было. Все это сберегалось на черный день! А теперь оно все ни к чему. Все, все в топку.

Сундук наконец совершенно опустел. Теперь все документы, книги — все отправилось в огонь. Лишь один листок остался лежать на столе, список из имен, первые из которых были наведены уже выцветшими чернилами, далее шли уже более свежие, некоторые записаны прыгающим почерком, это делалось в поезде или на бегу, чтобы не забыть потом. Двенадцать имен, выведенных особенно четко, разборчиво, с пометками «отр.» и «млад.».

Глава 26

— Вернемся к нашему разговору о вашем кочегаре, — уже с нетерпением предложил Николай Николаевич.

В кабинете они с Ляпуновым были одни, Акимов, Остапчук и товарищ омич Муравьев вышли, чтобы не мешать. Однако бывший завкино, почитая себя уже вне зоны досягаемости Сорокина, делал вид, что понятия не имеет, о чем идет речь. То снова рассыпался в благодарностях, то делал прозрачные намеки на то, что тут его шельмовали совершенно незаслуженно, то нес чушь о внеплановом расходе топлива.

— Я не отказываюсь, — изображая полную боевую готовность, заверил Ляпунов.

— Итак, кочегарила у вас женщина, посменно…

— Верно, — делая вид, что припоминает, бывший завкино достал записную книжку, перелистнул, — Лехнович, Юлия Владимировна.

— Лехнович, Лехнович… — повторил, морща лоб, Сорокин, — знавал я одного. Не родственница селекционера Лехновича?

— К сожалению, не слышал, — покаялся бывший завкино.

— Он создал сорт картошки, которая без света и чуть ли не на морозе давала урожай.

— Я далек от этого. Но женщина приличная, несудимая, непьющая. Косенькая немного…

— В смысле глаза? — уточнил Николай Николаевич.

— Нет, в смысле спины. Немного, того…

— Понятно. Дальше.

— До того были различные неприятности с кочегарами, а у нее все было как часы.

— Смена какая была, выходила два-два?

— Именно, как раз перед сеансами.

— То есть по совместительству трудилась. Где она постоянно работала?

— Я, к сожалению, не скажу…

— Что это значит? — возмутился Сорокин. — Как это — не скажете?

— Так не знаю я, — добродушно покаялся бывший завкино.

— Работа в тяжелых условиях, у человека спина больная, вы должны были как руководитель контролировать продолжительность труда.

— Простите, пренебрег, — легко признался Ляпунов, — знаете, без того столько дел… не до того как-то было. Работала — и ладно.

— Зарплата? — коротко спросил капитан.

— Она получала за выход.

— Сколько?

— Пятерка за смену.

Сорокин вспылил:

— Она у вас за два литра молока пахала?

Бывший завкино заюлил, замямлил, наконец трусливо перешел в наступление:

— Послушайте, между прочим, у нас билет по третьему разряду всего полтора рубля! И фондов выделялось мало, приходилось и из своего кармана доплачивать… и вы совершенно напрасно подменяете собой комиссию по охране труда! Я буду…

— Жаловаться? Ваше право. Пробуйте, — капитан уже взял себя в руки и последнее предложил вполне миролюбиво, но с той интонацией, которую требовала ситуация.

Ляпунов увял. Очень он хорошо теперь сидел, если этот одноглазый в дурь не попрет, то спокойно можно будет замазать старые дела, в том числе и не только культурные, но и вполне осязаемые, хозяйственные, по тому же углю, неуплате в соцстрах, использованию неоформленного труда.

— Об этом потом будет разговор, — пообещал Сорокин, — где проживала?

— Это я, извините…

«Ясно. Средства, которые в управлении выделяли на ставку истопника, товарищ исправно отправлял себе в карман, а тетку эксплуатировал за долю малую. Чего соглашалась? То ли деваться ей было некуда, а может, удобно для ее каких-то целей… Так, тихо. Не факт».

— Хорошо. Вспомним, что было пятнадцатого октября. Был ли в тот день сеанс?

— Была суббота, конечно, и сеанс, — с готовностью подтвердил Ляпунов.

— Что тогда показывали?

— Какое время вас интересует?

— Вечерний сеанс.

— Я не помню, надо посмотреть старые учетные журналы…

— Я вам помогу. Показывали довольно пошленькую французскую картину про злоключения французской же проститутки.

Ляпунов улыбнулся:

— Я бы не стал так выражаться про классическое произведение, изобличающее язвы буржуазного общества.

— Хорошо, не стану, — пообещал Сорокин. — Стало быть, был сеанс. Работала Лехнович?

— Да, она.

— В которое время вы заперли помещение?

Бывший завкино замялся: