Тайная река

Уилли ходил с отцом к мистеру Кингу на подписание соглашения. Он уже был достаточно большим, чтобы понимать, чего стоит обещание выплатить сто пятнадцать фунтов. Ему нравилась «Надежда», нравился соленый ветер в лицо. Он никогда не отлынивал от работы, и, укладывая груз или вычерпывая воду, отец с сыном узнавали друг друга.

Весь 1811 год Торнхилл, Уилли и «Надежда» работали: они побывали везде, где требовалось лодочное обслуживание, но чаще всего перевозили товары вверх и вниз по Хоксбери. В Грин-Хиллз, где располагались разнокалиберные фермы, они загружались кукурузой, пшеницей, репой, дынями. В Сиднее трюм пустел, и его загружали тем, что требовалось фермерам, – веревками и гвоздями, шинным железом и мотыгами. Трюм «Надежды» не пустовал никогда, и при каждом переходе к рукам Уильяма Торнхилла прилипала какая-никакая денежка.

У других лодки были и больше, и лучше, но никто в колонии не мог тягаться с Уильямом Торнхиллом и «Надеждой». Он плавал при любой погоде, когда с Уилли, когда в одиночку, что ночью, что днем – все едино. Пока другие спали, он в темноте загружал лодку, греб против течения, и когда другие только выставляли паруса, уже возвращался обратно. На обратном пути из Грин-Хиллз в Сидней другие лодки отсиживались в заливе Брокен-Бей в ожидании, когда волнение успокоится и они смогут без риска идти вдоль берега к Порт-Джексону. Но не Торнхилл. Он пускался в плавание и тогда, когда волны были высотою с мачту «Надежды».

Две причины двигали им. Одна – клочок бумаги, на которой было написано его обещание вернуть Александру Кингу сто пятнадцать фунтов плюс проценты. Эта бумаженция затаилась в недрах письменного стола мистера Кинга, словно змея, всегда готовая напасть и нанести смертельный укус.

А другая – мысль о будущем, ничем не похожем на прошлое. В Лондоне он насмотрелся на руки бывалых лодочников, которые в сорок лет выглядели стариками. Костяшки на руках мистера Миддлтона раздулись, пальцы скрючило так, что они стали похожи на клювы орланов, он не мог этими пальцами, например, набрать из пригоршни монет сумму в полкроны. Торнхилл не мог забыть состарившихся и обнищавших лодочников в доме призрения в Саутуарке, как они, шаркая ногами, брели за жалкой миской жидкого супа.

У него и так уже в холодную погоду по утрам болели руки. Ему казалось, что костяшки уже начинают расти, а пальцы – кривиться. Его тело – то, над чем у него всегда была власть, то, что всегда ему подчинялось, – было крепким, но в конце концов и оно ослабеет. Человеческая жизнь похожа на жестокую гонку – прежде чем тело тебя подведет, ты должен успеть сделать так, чтобы ты сам и твоя семья поднялись над отметкой максимального уровня воды, оградить их и себя от приливов и встречного ветра.

Он лежал по ночам возле Сэл, рядом посапывали четверо мальчишек. Уилли засыпал сразу, только упав на матрас, спал он крепко, как и трудился. Рядом с ним крутился и шуршал Дик. Ребенку, родившемуся в море между двумя мирами, шел пятый год. Это было серьезное существо с мечтательной физиономией – Торнхилл не находил между ним и собой никакого сходства. Дик мог часами играть в камешки, что-то там бормоча про себя. Братец спал между Уилли и Диком, ему уже было почти три, но он по-прежнему просыпался среди ночи, и посапывание братьев, похоже, его успокаивало. Он был уже вовсе не младенец, но прозвище «Братец» прилипло к нему намертво.

А младенец – они назвали его Джонни – был крепышом, и как только начал сам садиться, принялся возиться со всем, что как-то двигается. Для него весь мир был чем-то вроде маховика, вращающегося вокруг своей оси то в одну сторону, то в другую.

Торнхилл никогда не видел Сэл счастливее, даже во времена ее веселой юности. Он взирал на нее с изумлением. Он тоже любил сыновей, но понимал, что Сэл испытывает к ним нечто помимо обычной материнской любви. Они наполняли ее жизнью, но сам он никогда не испытывал таких ощущений.

Он держал их судьбы в своих руках и сознавал, что это его плечи и его упиравшиеся в перекладины лодки ноги служат им защитой. Если мышцы его подведут, им всем придется очень тяжело.

• • •

Спустя чуть больше года, в начале 1812-го, он смог вернуть Кингу четвертую часть долга. И понимал, что если в скором времени не совершит решительного шага, будет слишком поздно.

Проплывая на «Надежде» то вверх, то вниз по Хоксбери, он прорабатывал детали своего плана – фантастического, но для него такого же реального, как румпель в руках. Если они займут этот участок, он все равно будет продолжать плавать и перевозить товары, но одновременно сможет растить кукурузу и разводить свиней для солонины. Через несколько лет – а здесь все происходит быстро – Торнхиллы смогут все продать и вернуться в Лондон, к той самой легкой жизни, которую он так ясно видел внутренним взором.