Читаем Таинственный Леонардо полностью

Только в «Мадонне Веща»

(другое название –
«Мадонна с цветком».
 – Ред.) его манера приобретает черты большей оригинальности (см. иллюстрацию 13 на вкладке). Эта Мадонна – настоящая мама. Картина появилась на рынке только в начале XIX века, когда странствующий итальянский музыкант вытащил ее из мешка, чтобы продать русскому купцу из Астрахани. Невежда понятия не имел о том, какой шедевр оказался у него в руках: на картине была изображена подкупающая своей непосредственностью Мадонна. Эта Дева Мария была просто улыбающейся девочкой, играющей со своим младенцем. В ней не было никакой величественности. Ее жесты абсолютно естественны. Мария сидит на скамье, вытянув одну ногу, на которой устроился сидящий на подушке младенец. На сей раз малыш, кажется, на самом деле заинтересовался цветком распятия, символом креста, на котором ему суждено будет умереть: его попытка схватить цветок выглядит весьма реалистично. У него пухлое тельце, а поза свободная и непринужденная. Леонардо изобразил домашнюю сценку столь достоверно, что кому-то пришлось написать два нимба над головами Марии и Иисуса, чтобы удостоверить их идентичность. Да Винчи лишил Мадонну золотых украшений, он решительно убрал престол, на котором она обычно восседала, отказался от колонн, ангелов и каких бы то ни было других знаков величия. Эта Богоматерь напоминает его мать, которой он лишился слишком рано, и теперь он терзается тоской по ее утраченной нежности. Художнику удалось передать всю прелесть отношений матери и ребенка с такой непосредственностью, каких никогда прежде не было в религиозной живописи. Отныне каждая из его работ станет небольшой революцией. Эта дощечка настолько отличалась от привычных, которые писали до нее, что оставляла заказчиков в недоумении. Она выглядела настолько обыденной, почти кощунственной, что, возможно, так и не была куплена заказчиком. Именно поэтому ее след был утрачен, и картина вновь всплыла только четыре столетия спустя. Ее судьбу разделили и остальные работы Леонардо, созданные в те годы.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки поэтики и риторики архитектуры
Очерки поэтики и риторики архитектуры

Как архитектору приходит на ум «форма» дома? Из необитаемых физико-математических пространств или из культурной памяти, в которой эта «форма» представлена как опыт жизненных наблюдений? Храм, дворец, отель, правительственное здание, офис, библиотека, музей, театр… Эйдос проектируемого дома – это инвариант того или иного архитектурного жанра, выработанный данной культурой; это традиция, утвердившаяся в данном культурном ареале. По каким признакам мы узнаем эти архитектурные жанры? Существует ли поэтика жилищ, поэтика учебных заведений, поэтика станций метрополитена? Возможна ли вообще поэтика архитектуры? Автор книги – Александр Степанов, кандидат искусствоведения, профессор Института им. И. Е. Репина, доцент факультета свободных искусств и наук СПбГУ.

Александр Викторович Степанов

Скульптура и архитектура
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку

Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.

Марк Григорьевич Меерович

Скульптура и архитектура