Тайны лабиринтов времени

Чайки подошли к галерам и разлетелись, облепив турецкие корабли со всех сторон. Казаки перепрыгивали на борт галер, началась пальба, в сутолоке и дыму было трудно понять, кто в кого стреляет. Пули злыми жуками носились в поисках своих жертв. Все ружья и пистоли быстро оказались разряженными. Началась сеча топорами и саблями, на палубу падали отрубленные куски рук и ног.

Испуганный и растерявшийся в этой агонии боя, я оказался на галере одним из последних, и тут же увидел перекошенное злобой лицо в чалме. Закрыв глаза от страха, я нажал на спусковой крючок пистоля, янычара отбросило от меня. Мое тело подхватили казаки и, независимо от желания, понесли в гущу сражения.

Турки стояли насмерть, на палубе валялись мертвые тела казаков, но мы, наступая на трупы и не останавливаясь, убивали янычар, прижимая их к корме. Сзади надавливала новая волна казаков, вступившая на борт галеры. Нас толкали вперед, а мы рубили, и нас рубили. Все и вся было в крови и ошметках человеческого мяса. Один за одним на меня сыпались удары, которые я хаотически отражал. Пару раз меня обожгло болью, но я едва обратил на это внимание, по телу текла кровь, и она была чужая, или моя, я не понимал. Мы задавили турок численностью и напором – загнали их на корму и зарубили всех до одного.

На других галерах творилось то же самое, море перекрасилось в красный цвет, разрубленные тела янычар полетели в море.

К месту побоища подошла стая катранов, они с наслаждением принялись поедать еще не стухшее мясо людей. Катраны устроили настоящее пиршество, разрывая тела, они игриво плескались, наскакивая друг на друга.

Один из стругов превратили в госпиталь, а спасать было кого. Тяжело раненых и обожженных, разбросанных по всей палубе корабля казаков обмазывали маслом и прижигали резаные раны, бинтовали и ампутировали. У меня оказалось рассечены: плечо, лоб и поцарапана грудь. Когда это произошло, я не знал, но сейчас это не давало мне права предаваться отдыху. Врач был турком, мы его захватили вместе с первой галерой, и теперь я один мог переводить его слова казакам, и помогать ему спасать раненых. Правда, в казачьем войске был свой лекарь, да и Мишка мог лечить, много ума для этого не нужно. Огонь, масло, спирт и нож – вот все, что нужно для обезвреживания раны. Порох сыпали на открытую рану и поджигали, саблю накаляли на огне и также прикладывали для прижигания к открытым ранам, ну, а спирт – для уменьшения боли и наслаждения истерзанной души, только внутрь и в большом количестве. Через несколько дней мы промывали раны морской водой, а чайки отвозили раненых в крепость, там тоже был врач.

Лекарю казачьего войска не нужно сражаться, под пули и сабли его никто не гнал, а хабар он получал, как воин, и мог собрать деньги для своей семьи, если таковая имелась. Ел и пил досыта, мог позволить себе поспать или напиться в неположенное время, ходил уважительно, в общем, был на особом положении.

Казак мог попасть в плен к кому угодно: турку, татарину, шляхтичу, помещику или князю, и его ждала либо смерть быстрая, либо медленная, мучительная. Лекарь же, попадись в руки врагов казаков, не боялся дыбы или каторжных работ, а тем более смерти; лекари всем нужны, да и отвертеться всегда можно, мол, насильно в войске держали.

Лекарь извлекал пули, зашивал резаные раны, ампутировал руки и ноги. Несчастные стонали, кричали и, молясь, ругались – на чем свет стоит. На легкораненых никто внимания не обращал, не до того было. Те и сами могли о себе позаботиться.

Ко мне подошел Мишка, он был покрыт брызгами крови с головы до пят, но у него – ни одной царапины. Набрав воды, он обмыл мне грудь и лицо, достал погнутую фляжку из сапога, открыл крышку и налил мне чарку. Сам стал пить из горлышка.

– Это, кажись, по твою душу, – сказал Миша, указывая на чайку, подошедшую к нашему стругу.

– Бурсак! Тебя Явор зовет, будешь переводить. Атаман хочет пленных допросить.

Я спрыгнул на борт чайки, и мы, оттолкнувшись от струга, пошли по направлению к бусу, где находился атаман. Поднявшись на палубу, я открыл люк и спустился по крутой лесенке в небольшую каюту, служившую атаману допросной комнатой. Явор сидел в перепачканной кровью рубахе и курил. Перед ним стоял янычар в богатой чалме, кафтан – весь в крови, но руки не дрожат, взгляд прямой и злобный. Позади янычара стоял кат-казак, пыточных дел мастер.

– Ты, бурсак, кому свою дурную храбрость показывать вздумал? – сказал Явор, рассматривая мои раны. – Я видел, как ты рубился, прямо грудью на сабли лез. Смело, но глупо, и как ты смог уцелеть, не понимаю. Если убьют тебя, где я, толмача нового возьму, и кто мне сможет объяснить, чего он там талдычит?

Объяснять атаману, что не храбрость меня под сабли толкала, а казаки, я не стал. Совет принял с почтением и зарекся впредь не лезть на рожон.

– Спроси, как его звать, откуда он, какого звания, и откуда и зачем шла эскадра с этаким количеством добра на борту? Еще спроси, где адмирал паша?

Я спросил, но турок молчал и даже никак не отреагировал на мои слова.