Тайны Нельской башни

Было заметно, что Симон Маленгр пытается собраться с мыслями. На этой порочной, малодушной, хитрой и скупой физиономии появилось мрачное выражение…

– Это Жийона, – начал он, – посоветовала мне обратиться к тебе. – А Жийона дурного не посоветует…

– Жийона? – удивился Бигорн. – Кто такая Жийона?

– Ах, да, я и забыл, что ты не знаешь Жийону. Что ж… Жийона стара, Жийона уродлива, Жийона зловредна, но Жийона обладает одним ценным качеством, которое затмевает все ее недостатки, если зловредность, уродливость и старость вообще можно отнести к недостаткам.

– И что это за качество?

– Она любит деньги.

– Это качество присуще всем нам, – ухмыльнулся Бигорн.

– Да, но Жийона любит деньги неистово, исступленно, и это дает ей ум и сообразительность, необходимые для того, чтобы эти деньги заполучить. Мне уже доводилось видеть ее в деле. Она оказала графу де Валуа услугу, которая встала тому в круглую сумму. И, после того как эта услуга была оплачена, Жийона ищет другой способ заработать. Хорошенько изучив нравственный облик моего хозяина, она выработала план, который я готов тебе изложить. Мы с ней в этом деле сообщники. Если дело выгорит, Жийона станет очень богатой, и я на ней женюсь.

– А какова будет моя доля? – поинтересовался Бигорн.

– Все, что удастся заработать, будет поделено на три равные части: одна – для Жийоны, одна – для меня, одна – для тебя. Такой расклад тебя устраивает?

– Такой расклад меня устраивает. Но во всем этом мне видится одна проблема: разве тебе не придется немного предать своего хозяина, Карла де Валуа? Вот уж не знал, что ты такой негодяй и мерзавец, мэтр Маленгр!

– Можешь называть меня как угодно, – отвечал Симон Маленгр, острый нос которого как будто стал еще острее. – Что до предательства, то я предал бы и Бога, если б это принесло мне какую-то выгоду. Знаешь ли, я понимаю Иуду. Вот чего я не понимаю, так это тридцать сребреников. Иуде следовало попросить по крайней мере тридцать золотых… В конце концов, так ли уж важно, каков я? Я просто хочу стать богатым, потому что, разбогатев, я смогу уехать в родной Бетюн, где буду счастлив. Эй, Ноэль! Еще мёду!

Кривоногий Ноэль возник из глубины темного логовища, где он дремал, даже и не помышляя подслушивать, о чем там так таинственно шепчутся Симон Маленгр и Ланселот Бигорн.

Да и какое ему было до этого дело?

Зная их обоих, он прекрасно представлял себе, что речь, должно быть, идет о неком убийстве, которое первый просит совершить второго для какого-нибудь сеньора.

Возможно, это убийство совершится даже в его заведении.

Что ж, тогда он поможет и получит свою часть поживы, только и всего.

Остальное его не касалось. Когда карлик поставил на стол два новых кубка мёду и удалился, Симон Маленгр продолжал:

– Хорошо ли ты, Бигорн, помнишь то время, когда исполнял при графе де Валуа те функции, которые сейчас исполняю я?

– Как же не помнить! – промолвил Ланселот. – Чем только мне ни приходилось тогда заниматься! Вот только о чем-то, вероятно, я мог и запамятовать…

– Это так, но я уверен, что тот случай, о котором я хочу с тобой поговорить, ты не забыл, так как произошел он в Дижоне…

Бигорн вздрогнул.

– Ха-ха! – продолжал Маленгр насмешливым тоном. – Вижу, ты понял. Речь идет о том ребенке, которого ты отправился топить в реке.

– Которого я отправился топить в реке… А, ну да! – проговорил Бигорн.

В действительности Ланселот Бигорн никому не рассказывал того, что он поведал Буридану, то есть того, что он не исполнил приказ, отданный графом и Маргаритой Бургундской, и не убил ребенка госпожи де Валуа.

Он и сейчас, в мрачных мечтаниях, вызванных частично воспоминаниями, а частично – парами вина и мёда, увидел это дитя, увидел совсем еще малышом, с улыбающимся личиком и завитушками светлых волос, увидел плачущим в его руках, услышал крики этого мальчугана.

Наконец, увидел заброшенную хижину, в которой он оставил ребенка, и где потом уже не обнаружил, когда пошел искать, чтобы вернуть матери. Он едва не признался Симону Маленгру, что пощадил малыша, но в последний момент сдержался, предположив, что, возможно, Маленгр все же послан графом де Валуа. Как знать, вдруг у Валуа зародились какие-то сомнения, и теперь он хочет удостовериться в том, что этого ребенка – его сына – действительно уже нет в живых?

– Да, – проговорил Бигорн тихим голосом. – Ты прав. Этот случай не из тех, что забываются. Я и сейчас все помню так же хорошо, словно это было вчера, и буду помнить всю жизнь, даже если придется жить еще лет сто, что маловероятно; для этого нужно, чтобы во Франции исчезли каплюши, и никто бы больше не изготавливал эти пеньковые галстуки. И потом, есть ведь еще и топор… В общем, я помню, Симон! И сейчас вижу, как уношу этого бедняжку, пока его мать бьется в агонии и умирает в сторонке, весь в поту дохожу до реки с медленными зелеными водами и бросаю малыша. Он камнем уходит на дно… Все кончено!

Бигорн говорил голосом столь мрачным и дрожащим, словно испытывал жесточайшие угрызения совести.

Вероятно, он их действительно испытывал, пусть ребенка тогда так и не утопил… но ведь собирался, разве нет?