Тайны Торнвуда

Лунный свет поблек, и я услышала, как скребутся в окно листья. Защебетали, пробуждаясь, птицы, они воспевали приближение нового рассветного проблеска. Я скорбно плыла, больше уже не ощущая ни кровати под собой, ни жара тела лежавшего рядом со мной мужчины. Скоро он станет для меня невидим… как уже стала невидима для него я.

Я придвинулась ближе, в последней попытке убаюкать его, невзирая на дрожь, облегчить его горе. Я подумала, что он, наверное, заснул, но затем в тишине раздался его голос.

– Что я наделал? – пробормотал он с непонятным мне чувством. – Прости меня, боже, что я наделал?

Глава 8

Было еще темно. Снаружи ночь, тишина. В окно веял едва уловимый ветерок, прохладный, принося дивный аромат сирени. Я провела ладонью по простыне рядом с собой, словно искала кого-то.

Пустота сбила меня с толку.

Мгновение назад он был реальным. Осязаемым. Теперь же прохладное пространство раздражало, перенося из мира грез в разреженную атмосферу действительности. Я вспомнила, где нахожусь – на старой кровати с высокой спинкой, в дальней комнате. Мой взгляд переместился на стену. Фотография Сэмюэла была смутным прямоугольником внутри призрачной рамки. Я не различала его с того места, где лежала, было слишком темно. Хотя все еще чувствовала его отяжелевшее во сне тело, тепло кожи, мягкий пух волос на груди, спокойное биение его сердца.

Завернувшись в покрывало, я улеглась поудобней. Чихнула пару раз, потом тщетно поискала носовой платок. Смешно переживать такое потрясение из-за сна. Глупый мираж, навеянный разговором о несчастных случаях и смерти и постоянным перечитыванием письма Айлиш. И однако же это казалось таким реальным, словно было вовсе и не сном – но воспоминанием.

Я отыскала платок и высморкалась, потом легла на спину и уставилась в потолок.

Мне было шестнадцать лет, когда умерла тетя Мораг. Она скончалась тихо, ночью, уйдя без единого слова, даже шепота. Я обнаружила ее наутро, она лежала холодная и уже окоченевшая. Такая маленькая. Она всегда казалась мне крупной женщиной, крепкой и высокой, как мужчина. В то утро, когда я ее нашла, я увидела, насколько ошибалась. Странно было видеть ее лежавшей неподвижно, с опущенными восковыми веками. С уходом куда-то ее большой личности тело тети Мораг будто бы сдулось.

Когда я была маленькой, ее пухлые руки защищали меня, ее рассказы прогоняли мои ночные кошмары, ее кудахтающий смех заполнял пустоту, которая, казалось, всегда висела рядом после смерти моего отца и исчезновения матери.

Теперь, пока я лежала в спокойной темноте дальней комнаты, теплый, пахнувший сиренью ветерок, вплывавший в окно, так сильно напомнил о тете Мораг, что мне ужасно захотелось снова стать ребенком, свернуться калачиком в кольце ее рук, легко – и с таким острым желанием – скользнуть из хаоса и разочарования просыпающегося мира в тихую гавань моих снов.

Веки затрепетали, наливаясь тяжестью.

В мою тьму проник певучий голос. Мужской. С ним пришел аромат полевых цветов, нагретой солнцем кожи и соленого пота. Вес теплого тела рядом, и я – неспособная удержаться, чтобы не потянуться к нему, мои губы зашевелились, произнося его имя:

– Сэмюэл.

Я резко села в постели, хватая ртом воздух. Передвинулась к краю кровати и встала, пошатываясь. Когда наступило утро? В окна сочился мутный утренний свет. Оранжевое солнце плыло по дальним холмам, расцвечивая небо золотыми облаками.

Подойдя к туалетному столику, я уставилась в зеркало. На меня глядело бледное лицо с пунцовыми щеками. Губы были так сильно искусаны, что приобрели темный, кроваво-красный цвет зимних роз. Глаза сияли так, что мне стало не по себе. Разумная женщина, над превращением в которую я так упорно работала, исчезла. Вместо нее возникла незнакомка с безумным взглядом.

Почему меня ночь за ночью тянуло в эту комнату, как наркомана, жаждущего новой дозы? Неужели я действительно настолько одинока? Неужели моя жизнь стала такой пустой, что ради эмоционального удовлетворения я цепляюсь за сны? Или от пребывания в этом старом доме во мне что-то сместилось и теперь рвется наружу?

Из кухни по коридору доносились отдельные звуки: звякали чашки, скрипнул по полу передвигаемый стул. Бронвен уже на ногах, недоумевает, наверное, где же я.

Приглушенная радиоболтовня действовала мне на нервы, и я поняла, что хрупкий пузырь моего сна недолго проживет в резком свете дня. Он уже отступал, как отлив. Я попыталась вернуть его, прижаться к этой сладости, к воспоминанию о человеке, которого обнимала во сне, к его певучему голосу, пьянящему аромату кожи и волос, к его надежной, успокаивающей близости.

Но снам не под силу противостоять пробуждающемуся миру. В итоге мне пришлось их отпустить.

* * *

Пока мы ходили по дому, Хоб Миллер был немногословен. После резких слов при нашей предыдущей встрече я почти ожидала увидеть его раздраженным. Но он казался задумчивым, сдержанным. Как будто что-то более значительное, чем мой запущенный сад, занимало его мысли.