Тайный агент. На взгляд Запада

Резкий смех товарища Оссипона заставил апостола оборвать свою тираду на полуслове; язык его заплелся, а в несколько экзальтированном взгляде проступили смущение и растерянность. Он медленно прикрыл на несколько секунд глаза, как будто пытаясь снова собрать обращенные в бегство мысли. Воцарилась тишина. Из-за двух газовых рожков и пылающего камина в маленькой гостиной, расположенной за стеной лавки мистера Верлока, сделалось ужасно жарко. Мистер Верлок с тяжеловесной неохотой поднялся с дивана и открыл дверь на кухню, чтобы впустить больше воздуха. За дверью он обнаружил безмятежного Стиви, примерно и тихо сидевшего за столом из крашеной сосны и рисовавшего круги, круги, круги — бесчисленные круги, концентрические, эксцентрические, блистательный вихрь кругов, путаницей повторяющихся кривых, однообразием форм и беспорядком пересекающихся линий похожий на космический хаос, — символизм пораженного безумием искусства, которое взялось за выражение невыразимого. Художник не обернулся на звук открывшейся двери; он был так увлечен своим делом, что спина его дрожала, а тонкая шея, глубоко ушедшая во впадину у основания черепа, казалось, вот-вот переломится.

Мистер Верлок, в удивлении промычав что-то неодобрительное, вернулся к дивану. Александр Оссипон поднялся — низкий потолок подчеркнул высокий рост его фигуры в сильно поношенном пиджаке из синей саржи, — стряхнул с себя оцепенение долгой неподвижности и, пройдя в кухню (для этого пришлось спуститься на две ступеньки), заглянул Стиви через плечо. Потом, вернувшись, провозгласил тоном оракула:

— Очень хорошо. Весьма характерно, совершенно типично.

— Что — очень хорошо? — вопросительно проворчал мистер Верлок, уже успевший снова устроиться в углу дивана. Товарищ Оссипон со снисходительной небрежностью пояснил, кивнув в сторону кухни:

— Типично для этой формы дегенерации — я имею в виду рисунки.

— Вы что же, считаете парня дегенератом? — пробормотал мистер Верлок.

Товарищ Александр Оссипон по прозвищу Доктор — студент-медик, не получивший степени; странствующий лектор, разъясняющий рабочим организациям социалистические аспекты гигиены; автор популярного квазимедицинского сочинения (в форме дешевой брошюры, без промедления изъятой полицией) «Разъедающие пороки средних классов»; так же, как Карл Юндт и Михаэлис, особый уполномоченный некоего таинственного Красного Комитета, призванный вести литературную пропаганду, — взглянул на незаметного агента по меньшей мере двух посольств с тем невыносимым, ничем не прошибаемым самодовольством, каким может наделить человеческую тупость только занятие наукой.

— С научной точки зрения его следует назвать именно так. И это очень хороший пример дегенерации этого типа. Достаточно взглянуть на мочки ушей. Если вы читали Ломброзо…^[47]

Мистер Верлок, уныло развалившийся на диване, продолжал разглядывать пуговицы на своем жилете; но щеки его окрасил легкий румянец. С недавних пор слово «наука» (само по себе безобидное и неопределенное) и его производные, стоило произнести их при мистере Верлоке, удивительным образом вызывали в его сознании оскорбительное видение: сверхъестественно четкий и материально-осязаемый образ мистера Владимира. И этот бесспорно выдающийся с научной точки зрения феномен приводил мистера Верлока в состояние страха и сильного раздражения, выливавшегося в яростную брань. Но сейчас он не произнес ни слова, поскольку раздался голос неукротимого до последнего вздоха Карла Юндта:

— Ломброзо — осёл.

Товарищ Оссипон ответил на это возмутительное кощунство внушительным, ничего не выражающим взглядом. Карл Юндт — потухшие, лишенные блеска глаза делали еще более черными глубокие тени под его огромным, туго обтянутым кожей лбом — промямлил, чуть ли не через слово ухватывая кончик языка губами, как будто сердито жуя его:

— Видели вы когда-нибудь такого идиота? Для него преступник тот, кого держат в тюрьме. Просто, не правда ли? А как быть с теми, кто запер его там, — кто загнал его в тюрьму? Именно так. Загнал в тюрьму. И что такое преступление? Может он сказать, что оно собой представляет, этот болван, сделавший карьеру в мире толстопузых кретинов тем, что разглядывал уши и зубы невезучих, незадачливых бедолаг? Преступник определяется по зубам и ушам? Да неужели? А как быть с законом, который определяет его еще вернее, законом, этим отменным железным клеймом, которое изобрели зажравшиеся, чтобы уберечь себя от голодных? Раскаленное докрасна железо впивается в их презренную кожу — а, как вам это? Разве вы не ощущаете, не слышите, как горит и шипит толстая шкура народа? Вот как создаются преступники, чтобы потом вашим Ломброзо было о чем писать глупости.