Тайный агент. На взгляд Запада

Короткая куртка и низкая круглая шляпа — он облачился в нее в отгороженной занавеской нише, где находились умывальник, деревянная вешалка и полка, — очень сильно подчеркнули вытянутость его серьезного смуглого лица. Он шагнул назад в яркий свет комнаты, похожий на сдержанного, рассудительного Дон-Кихота с запавшими глазами, полными сумрачного энтузиазма, и очень обдуманными движениями. Быстро, словно ускользающая от чужого внимания тень, он покинул арену своих ежедневных трудов. Когда он вышел на улицу, ему показалось, что он попал в илистый аквариум, из которого выпустили воду: темная, пасмурная сырость окутала его. Стены домов были мокрыми, грязь на дороге блестела так, словно фосфоресцировала, и, когда из узкого переулка рядом с вокзалом Чаринг-кросс он вышел на Стрэнд, гений места уподобил его себе. Он ничем теперь не отличался от экзотических заморских типов, которые каждый вечер околачиваются тут по темным углам.

Он остановился на самом краю тротуара и стал ждать. Его натренированный взгляд различил в сумятице огней и витрин медленно приближавшийся хэнсом. Помощник комиссара не стал подавать никаких знаков — просто, когда низкая ступенька, плывущая вдоль тротуара, поравнялась с его ногой, ловко проскользнул перед большим вертящимся колесом и назвал через окошко адрес еще до того, как извозчик, апатично со своего насеста глядевший вперед на дорогу, успел осознать толком появление пассажира.

Поездка оказалась недолгой. Она прервалась по знаку, внезапно, в месте, ничем особенно не примечательном, между двух фонарей, перед большим магазином тканей — длинный ряд лавок уже был закрыт на ночь листами рифленого железа. Подав через окошко монету, пассажир выскользнул и исчез — извозчику даже стало немного жутко, как будто он вез таинственного и эксцентричного призрака. Но на ощупь размер монеты показался удовлетворительным, а слабое знакомство с литературными произведениями избавило от опасений, что в кармане она может превратиться в сухой лист^[76]

. Привыкший в силу особенностей своей профессии находиться над миром своих ездоков, извозчик интересовался их поведением в ограниченных пределах. Он резко натянул поводья, разворачивая лошадей, в чем и выразилась его философия.

Тем временем помощник комиссара уже диктовал заказ официанту в маленьком итальянском ресторанчике за углом. Длинный и узкий, тот принадлежал к числу тех ловушек для голодных, которых заманивают зеркальными перспективами и белыми скатертями; в них нет воздуха, но у них есть свой особый запах — запах сомнительной стряпни, глумящейся над самой насущной потребностью страдающего человечества. В этой безнравственной атмосфере помощник комиссара, обдумывающий свое предприятие, будто бы еще больше утратил индивидуальные черты. Он испытывал чувство одиночества, какой-то недоброй свободы — это чувство было скорее приятным. Когда, заплатив за свою немудрящую трапезу, он поднялся и стал ждать сдачи, его фигура отразилась в зеркале — и экзотичность собственного вида поразила его. Пытливо и меланхолично он начал вглядываться в свое отражение, а затем словно по наитию поднял вверх воротник куртки. Получилось, на его вкус, недурно; в довершение портрета он загнул кверху кончики своих черных усов. Небольшие корректировки во внешности показались ему удачными. «Этого вполне достаточно, — подумал он. — Еще чуток промокнуть, чуток забрызгаться…»

Он заметил стоявшего рядом с ним официанта и небольшую кучку серебряных монет на краю стола. Одним глазом официант смотрел на деньги, другим следил за длинной спиной высокой, не очень молодой девицы, направлявшейся к отдаленному столику, — она ничего не замечала вокруг и выглядела абсолютно неприступной. По-видимому, она была постоянной посетительницей.