Так держать, Дживс!

– Йо-хо-хо! Йо-хо-хо! – опять пропел полицейский – словно солист в хоре пьяниц.

И тут мне в голову пришла спасительная идея – из тех, что рождаются раз в жизни.

– Кто вытирает здесь пыль? – спросил я горничную.

– Да уж не я, наверное.

– Я же не говорю, что вы. Я спросил, кто вытирает.

– Мэри, конечно. Уборщица.

– Точно! Я так и думал. Я знал это! Вы знаете, констебль, Мэри заслуженно пользуется славой самой халатной уборщицы Лондона – на нее отовсюду поступают жалобы! Вы понимаете, что произошло? Злополучная Мэри разбила на моей фотографии стекло и, не желая честно, по-мужски в этом признаться, спрятала фотографию куда подальше.

– Йо-хо-хо, – снова спел полицейский.

– Давайте спросим ее. Прямо сейчас и спросим.

– Иди спроси ее, – велел полицейский горничной и добавил: – Чтобы успокоился.

Горничная вышла из комнаты, наградив меня смертоносным взглядом. Мне даже показалось, что она пробормотала: «Йо-хо-хо». Наступило хрупкое затишье. Ретировавшись к двери, полицейский припечатал ее своей мощной спиной, я же стал мерить шагами комнату.

– Чего это вы все ходите? – подозрительно поинтересовался полицейский.

– Да вот смотрю – может, ее куда-то передвинули.

– Йо-хо-хо! – успокоился он.

Снова наступило временное затишье. Я очутился у окна, и, черт побери, между рамой и подоконником была щель сантиметров пятнадцать! А мир за окном был таким ярким, таким солнечным! Не скажу, что отличаюсь особой сообразительностью, но сейчас внутри меня что-то крикнуло: «Спасайся кто может!» Хладнокровно просунув пальцы под раму, я рванул ее вверх. Рама послушно взмыла, и спустя мгновение я уже лежал распластавшись под кустами лавра, чувствуя себя тем самым крестиком, которым помечают место совершения преступления.

В окне возникла большая красная физиономия. Вскочив, я резво припустился к калитке.

– Стой! – крикнул полицейский вслед.

– Йо-хо-хо! – пропел я в ответ, продолжая бежать, и неплохо бежать!

Мимо проезжало такси, и я поднял руку.

– Чтобы я еще раз связался с Бинго, – зарекся я, бессильно откидываясь на подушку сиденья.

Те же чувства я выразил, не очень-то выбирая слова, в разговоре с Дживсом. Я опять находился в своей уютной квартире и, придвинув ноги поближе к камину, искал успокоения в стакане с виски.

– Чтобы я еще раз, Дживс, – повторял я, – чтобы еще раз…

– Видите ли, сэр…

– Все! Слышите, Дживс? Никогда больше я не…

– Видите ли, сэр…

– Да что это вы все заладили: «видите ли, сэр» да «видите ли, сэр»? Говорите толком.

– Видите ли, сэр, мистер Литтл – в высшей степени настойчивый молодой джентльмен, в то время как в вашем характере я бы в первую очередь выделил такие качества, как уступчивость и обязательность…

– Короче, Бинго не успокоится и захочет втянуть меня в новую авантюру?

– Более чем вероятно, сэр.

В возбуждении я убрал ноги от камина и даже вскочил.

– Что вы советуете?

– Ну, я бы сказал, что вам не повредила бы небольшая смена обстановки, сэр.

– То есть надо уносить ноги?

– Вот именно, сэр. Позвольте напомнить, что мистер Джордж Траверс весьма хотел видеть вас в Хэрроугейте.

– Да-да, Дживс, припоминаю…

– Поехав туда, вы бы покинули то, что я бы назвал опасной зоной.

– А что, может быть, вы и правы, – сказал я задумчиво. – Да-да, пожалуй, вы действительно правы. А что, далеко отсюда до Хэрроугейта?

– Двести шесть миль, сэр.

– Вы положительно правы! Нет ли сегодня туда поезда?

– Есть. И вы с легкостью можете на него успеть.

– Прекрасно. Подберите там на ваше усмотрение какие-нибудь…

– Ваш чемодан уже собран, сэр.

– Йо-хо-хо, – только и сказал я.

Если вдуматься, то, как ни странно, Дживс всегда оказывается прав. На вокзале он старался подбодрить меня, уверяя, что в Хэрроугейте не так уж и скучно, и попал, черт побери, в самую точку. Отвергая в свое время приглашение дяди Джорджа, я упустил из виду одно важное обстоятельство. На курорте я оказался в толпе страдальцев, приехавших сюда подлечиться, в то время как мне самому – здоровому – лечиться не надо. Как приятно это сознавать!

Возьмем, к примеру, дядю Джорджа. Только взглянув на него, доктор тут же ввел строжайший запрет на какие бы то ни было спиртные напитки и вдобавок прописал бедняге каждое утро в восемь тридцать взбираться в гору – аж до самого источника, где тот должен был принять внутрь двенадцать унций теплой соленой воды – смеси слабительного и магнезии. По отзывам курортников с опытом, лечиться здешней водой все равно что пить коктейль из морской воды и протухших в прошлом году яиц – и это еще слабо сказано. Дядя Джордж, как мне помнится, в воспитании племянников явно предпочитал кнут прянику, и теперь, когда ему приходилось, вскочив ни свет ни заря, мчаться пить эту гадость, я нежился в постели и злорадствовал от всего сердца.

В четыре дня он снова несся к павильону, потом, ближе к вечеру, мы ужинали. Развалившись в кресле, я потягивал вино, смакуя его рассказ о вкусовых достоинствах местных целебных вод. Вот это я называю счастьем.