Так держать, Дживс!

– Дело подсудимого Льва Троцкого, который, – он вновь неодобрительно покосился на Сиппи, – по моему глубокому убеждению, назвался вымышленным, фиктивным именем, кажется мне куда более серьезным, чем предыдущее. Он обвиняется в неоправданном и жестоком избиении стража порядка. Свидетельские показания полицейского неопровержимо доказывают, что подсудимый ударил его в живот, причинив сильную боль во внутренностях, и, кроме того, другими способами препятствовал исполнению служебных обязанностей. Мне известно, что вечером после ежегодной регаты между университетами Оксфорда и Кембриджа властями традиционно гарантируются определенные поблажки всем, кто отмечает это событие, но применение насилия и грубое хулиганство, допущенное подсудимым Троцким, не могут остаться безнаказанными. Таким образом, я приговариваю его к тридцати дням заключения во Второй окружной тюрьме без права замены штрафом.

– Нет, послушайте… тут… как… будь оно проклято! – запротестовал бедный старина Сиппи.

– Молчать! – рявкнуло вмешивающееся не в свое дело ничтожество.

– Слушается следующее дело, – заявил судья.

Так началась эта история.

Нам просто не повезло. Некоторые подробности я, конечно, помню смутно, но, как я все это себе представляю, произошло примерно следующее.

Как правило, я воздерживаюсь от излишеств, но в один-единственный вечер в году позволяю себе расслабиться и вспомнить, так сказать, ушедшую молодость. Как вы уже догадались, вечер, о котором я говорю, наступает после ежегодной лодочной гонки между студентами Оксфорда и Кембриджа; другими словами, это Вечер регаты. Каждый год в это время вы можете увидеть меня навеселе, а на этот раз, честно признаюсь, я немного перебрал и встретил Сиппи напротив «Эмпайра»[4] уже тепленьким. Вот почему я так быстро заметил, что Сиппи, один из самых беззаботных кутил, выглядел как в воду опущенный. У меня сложилось впечатление, что он чем-то сильно огорчен.

– Берти, – начал он, когда мы зашагали к Пиккадилли. – Душа тоской полна, хватаясь за малейшую надежду. – Сиппи, между прочим, литератор (хотя во всем, что касается предметов первой необходимости, полностью зависит от тетки, проживающей в сельской местности) и поэтому частенько разговаривает высоким штилем. – Беда в том, что нет у меня надежды, за которую я мог бы ухватиться, ни последней, ни какой-то другой. Судьба против меня, Берти.

– Что стряслось, старина?

– Завтра я должен покинуть Лондон и уехать на три недели к совершенно жутким – я этим не ограничусь, – абсолютно невыносимым друзьям моей тети Веры. Она все это подстроила, и пусть проклятие племянника загубит все луковицы тюльпанов в ее саду.

– Кто же эти адские псы? – спросил я.

– Некие Принглы. В последний раз я гостил у них, когда мне было десять лет, но даже тогда мне показалось, что вторых таких зануд не сыскать во всей Англии.

– Тяжелый случай. Неудивительно, что ты совсем раскис.

– Мир стал серым, – вздохнул Сиппи. – Как мне выйти из этой ужасной депрессии?

Тут у меня и родилась одна из блестящих идей, какие обычно приходят в голову в Вечер регаты за полчаса до полуночи.

– Что тебе нужно, старик, так это полицейский шлем.

– Неужели нужен, Берти?

– Я в этом уверен. Будь я на твоем месте, я перешел бы на другую сторону улицы и взял вон тот шлем.

– Но в нем полицейский. Его же видно.

– Что с того? – удивленно спросил я. Просто не понимал ход его мыслей.

Сиппи на мгновение застыл в раздумьях.

– Мне кажется, ты абсолютно прав, – изрек он. – Странно, что я не додумался до этого раньше. Ты действительно советуешь мне добыть этот шлем?

– Безусловно.

– Тогда я его добуду, – просиял Сиппи.

Теперь вы разобрались в ситуации и понимаете, почему я, покинув зал суда свободным человеком, испытывал угрызения совести. На двадцать пятом году жизни, в то время как перед ним открывались все двери и все такое, Оливер Рендолф Сипперли угодил за решетку, и исключительно по моей вине. Ведь это я, образно говоря, вывалял этого кристально чистого человека в грязи, и теперь передо мной стоял один вопрос: как искупить свой грех?

Очевидно, что первым делом следовало повидаться с Сиппи, узнать, нет ли у него каких пожеланий. Двинувшись в этом направлении и наведя справки, я в конце концов оказался в полутемной комнате с белыми стенами и длинной скамьей, на которой, закрыв голову руками, сидел Сиппи.

– Ну как ты, старина? – приглушенно, как принято говорить у постели умирающего, спросил я.

– Я конченый человек, – заявил Сиппи, являя собой сваренное в мешочек яйцо.

– Перестань. Все не так плохо, как кажется с первого взгляда. По крайней мере у тебя хватило ума назваться чужим именем, так что никто не прочтет о твоем аресте в газетах.

– Плевать я хотел на газеты. Меня волнует, как мне провести с Принглами три недели, начиная с сегодняшнего дня, если я буду сидеть в тюрьме с кандалами на лодыжках?

– Ты сам говорил, что не хочешь к ним ехать.