Талант есть чудо неслучайное

Когда я смотрел этот фильм, все шпицрутены и батоги, которыми били эти добрые

помещики моих прадедов и дедов, воскресли в моей спине. И становится непонятным,

зачем в семнадцатом году какие-то бородатые мужики и грубые матросы вытряхнули

таких милых и симпатичных господ из их усадебок. Эта же тенденция проступает в

фильме «Чайковский», опошляющем образ великого композитора. Опять иконы,

бриллианты, тройки, фейерверки, а апофеозом пошлости является эпизод, когда

Чайковский в подштанниках плюхается в воду и навстречу ему выплывают

белоснежные лодки и такие же белоснежные дамы в оных.

И пропадает, видимо, показавшаяся не слишком существенной деталь — душа

самого русского народа. Но история России — это не икра, не столичная водка, не

матрешки. Нельзя превращать нашу кинематографию в отдел магазина «Березка».

Когда читаешь статьи некоторых ревностных защит-пиков старины, то просто диву

даешься, как эти молодые люди, родившиеся после Октябрьской революции,

заимствовали свои идеи от реакционных идеологов, от славянофильского

обскурантизма.

И хочется напомнить этим молодым людям, что в России пели не только «Боже,

царя храни», но и пели «Интернационал», и притом таким крепким хором, что от него

шатались дворцы, что Россия — это страна, где пели не только «Ах вы, сени, мои

сени», но и частушки: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит,

буржуй!»

И в нас жив и будет жить дух пролетарского интернационализма, и мы, как русские,

горды тем, что первой страной победившего интернационализма стала паша Советская

Россия.

Большой писатель — всегда большой революционер, даже если он сам и не

декларирует это. Помимо революций зримых, осязаемых, происходит другая, может

165

быть, более медленная, но не менее важная революция— сознания. Ни один

великий писатель никогда не стоял на позициях защитников эксплуататоров, а всегда

был защитником угнетенных. Ни один великий писатель никогда не был защитником

бюрократов, а всегда был борцом против бюрократии. А если бы он диаметрально

переменил свою позицию, то перестал бы быть революционером, перестал бы быть

великим писателем, ибо искусство всегда безжалостно мстит тем, кто его морально

предает.

И в нас жив революционный дух наших дедов, и если в двадцатых годах мы выбили

из траншей искусства окопавшихся там ананасо-шампанствующнх декадентов, то мы

выбьем из траншей искусства окопавшихся там сейчас таких контрреволюционеров,

как серость, трусость, какбычегоневышлизм, литературный бюрократизм.

Большой писатель в сегодняшнем мире не может жить только узкими интересами

«почвенности». Под его ногами земной шар, вздрагивающий от взрыва бомб во

Вьетнаме, от землетрясений в Перу, от выстрелов в Далласе и Сантьяго де Чили.

Как никогда все в мире сейчас взаимозависимо. Не уважаю тех писателей, которые

не хотят и знать про взрывы во Вьетнаме только потому, что ему вчера, видите ли,

наступили на мозоль в общественном автобусе. Это бегство от действительности,

кокетство незавербо-ванпостью.

Не уважаю тех писателей, которые строчат в газету плохонькие стихи о Вьетнаме и

в то же время не слышат стона собственного соседа за стеной. Это тоже бегство от

действительности, бегство, притворяющееся гражданственностью.

Классовая борьба расколола мир, но в своем изначальном и конечном смысле мир

един, и надо чувствовать одинаковую ответственность и за взрывы бомб во Вьетнаме, и

за стоны за стеной своего собственного соседа.

Товарищи! Как нам еще мешает групповщина, сколько сил мы тратим на

изнурительную борьбу друг с другом, вместо того чтобы отдавать все силы для серь-

езной литературной работы.

165

Как бы хотелось, чтобы мы, писатели разных стран и направлений, всегда были

объединены единым поры-ппм, всегда, как вчера, когда мы услышали трагическое

известие о гибели наших трех космонавтов.

Мы потеряли 20 миллионов во время Великой Отечественной войны и, казалось бы,

должны привыкнуть к потерям, но как мы все с вами были потрясены!

Вчера ночью я написал стихи, которые хотел бы вам прочесть.

У Камчатки и у Арбата,

над ангарскою быстриной

скорбный выдох: «Погибли ребята...» —

словно реквием над страной.

Ты накройся туманом Урала, мать-Россия, устав от потерь. Скольких ты на земле

потеряла, скольких в небе теряешь теперь.

Ни один, как бы ни был увенчан, не вернется всвой дом наконец. На три сердца,

больших, человечьих, стало меньше в России сердец.

И какая тяжелая ноша для людей, кому были они просто Витя и просто Гоша,

просто Слава — в недавние дни.

Мой малыш-несмышленыш смеется — он поймет все когда-нибудь сам, и рыдает

по радио Моцарт, как отец по своим сыновьям.

О, Матросовы ракетодромов! Вы оставили нам свой устав: даже в космосе, жилкой

не дрогнув, умирать на рабочих местах.

317

Сколько в небе невзятых дотов! Но пока человечество есть, пламя будущих

звездолетов — это вечный огонь в вашу честь.

Вы бессмертны, как возглас: «Есть пламя!» — и неправда, что связь прервалась.

Между Родиной нашей и вами — двусторонняя вечная связь.

И такая двусторонняя вечная связь, товарищи, бу дет существовать всегда между

нашим народом и на шей литературой!

РЕЧЬ