Талант есть чудо неслучайное

омархайямов-ской тонкости. Становится даже странно, что до Глазкова никто не

написал этих строк, так они, казалось бы, сами напрашиваются на ум. Но это и есть

мастерство. Поэт так накрепко вколачивает в наше сознание строки, что они кажутся

выношенными нами лично.

У Глазкова нет придуманного лирического героя — гомункулюса, которого выводят

в своих колбах безликие стихотворцы. Его герой — это Николай Иванович Глазков, 19-

го года рождения, живущий но указанному ранее адресу.

Кто же такой этот Николай Иванович Глазков?

Полнокровный, сильный человек, любящий жизнь, хотя и не умиляющийся ею и не

балующий ее сснти

199

ментальными излияниями. Истинно русский человек, з котором есть что-то и от

скомороха, и одновременно от хитроумного богатыря Алеши Поповича. Он любит вы-

пить, любит природу и любит людей. Ненавидит все проявления «мировой дури».

Иногда придуривающийся, иногда беспощадно к самому себе откровенный. Он может

хитро прищурить глаза и сказочку рассказать:

Решил господь внезапно, сразу: поотниму

у большинства людей по глазу, по одному.

Циклопы, вырвавшись из сказок,

входили в моду,

и стали звать они двуглазок:

«Уроды...»

Двуглазки в меньшинстве остались,

И между ними

нашлись, которые пытались

глядеть одними.

Хоть это было неудобно

двуглазым массам,

зато прилично и подобно

всем одноглазым...

И вдруг скоморошья дудочка превращается в богатырскую палицу:

Мужик велик. Как богатырь былин, он идол и ш поганых погромил, и покорил

Сибирь, и взял Берлин, и написал роман «Война и мир»!

И опять в руке скоморошья дудочка:

Прекрасно отразить двадцатый век сумел в своих стихах поэт Глазков. А что он

сделал — сложный человек? ...Бюро, бюро придумал... Пропусков!

И все-таки мне, человеку, давно любящему поэзию Глазкова, хочется посетовать на

то, что его талант до сих пор не раскрыт в полную мощь для широкого читателя. В этом

вина отчасти и его личная, а отчасти и других обстоятельств.

Поэт не может жить без чувства собственной аудитории, и, долгое время не

печатаясь, Глазков в каком-то периоде снизил качество работы, строя некоторые стихи

по принципу домашних «капустников». Вместе с

200

тем, ища выхода к более широкому читателю, он стал писать стихи явно

«облегченные».

У кого, в конце концов, не было плохих стихов? Но дело в том, что выходившие до

сих пор книги Глазкова не соответствуют подлинным масштабам его дарования—

слишком много стихов, то ли по причинам редакторского вкуса, то ли по другим,

оставались за бортом книг, и, наоборот, составлены они из стихов неглавных. Хотя во

всех книгах встречаются кусочки I лазковского лица, ни одна из них не выражает это

лицо в целом.

Надеюсь, что когда-нибудь самый широкий читатель оценит богатырскую силу

этого поэта со скоморошьей дудочкой в руках и никто не назовет его «поэтом для

поэтов».

Юношеские опасения Глазкова были напрасны: фарса не получилось, ибо скоморох

и богатырь в одном лице — это фигура поистине драматическая, то есть истинный

поэт.

1971

ментальными излияниями. Истинно русский человек, в котором есть что-то и от

скомороха, и одновременно от хитроумного богатыря Алеши Поповича. Он любит вы-

пить, любит природу и любит людей. Ненавидит все проявления «мировой дури».

Иногда придуривающийся, иногда беспощадно к самому себе откровенный. Он может

хитро прищурить глаза и сказочку рассказать:

Решил господь внезапно, сразу: поотниму

у большинства людей по глазу, по одному.

Циклопы, вырвавшись из сказок,

входили в моду,

и стали звать они двуглазок:

«Уроды...»

Двуглазки в меньшинстве остались,

и между ними

нашлись, которые пытались

глядеть одними.

Хоть это было неудобно

двуглазым массам,

зато прилично и подобно

всем одноглазым...

И вдруг скоморошья дудочка превращается в богатырскую палицу:

Мужик велик. Как богатырь былин, он идолищ поганых погромил, и покорил

Сибирь, и взял Берлин, и написал роман «Война и мир»!

И опять в руке скоморошья дудочка:

Прекрасно отразить двадцатый век сумел в своих стихах поэт Глазков. А что он

сделал — сложный человек? ...Бюро, бюро придумал... Пропусков!

И все-таки мне, человеку, давно любящему поэзию Глазкова, хочется посетовать на

то, что его талант до сих пор не раскрыт в полную мощь для широкого читателя. В этом

вина отчасти и его личная, а отчасти и других обстоятельств.

Поэт не может жить без чувства собственной аудитории, и, долгое время не

печатаясь, Глазков в каком-то периоде снизил качество работы, строя некоторые стихи

по принципу домашних «капустников». Вместе с

104

тем, ища выхода к более широкому читателю, он стал писать стихи явно

«облегченные».

У кого, в конце концов, не было плохих стихов? Но дело в том, что выходившие до

сих пор книги Глазкова не соответствуют подлинным масштабам его дарования—

слишком много стихов, то ли по причинам редакторского вкуса, то ли по другим,

оставались за бортом книг, и, наоборот, составлены они из стихов неглавных. Хотя во

всех книгах встречаются кусочки глазковского лица, ни одна из них не выражает это

лицо в целом.

Надеюсь, что когда-нибудь самый широкий читатель оценит богатырскую силу

этого поэта со скоморошьей дудочкой в руках и никто не назовет его «поэтом для

поэтов».