Талант есть чудо неслучайное

все-таки более всего гордость в чистом виде, гордость принадлежности к миру, когда

счастье состоит не в том, что выделяешься, а сливаешься:

Снег подлетает к ночному окну, Вьюга дымится.

Как мы с тобой угадали страну, Где нам родиться! Вьюжная. Ватная. Снежная вся.

Давит на плечи.

Но и представить другую нельзя Шубу, полепци

... И англичанин, что к нам заходил,

Строгий, как вымпел,

Не понимал ничего, говорил

Глупости, выпив.

Как на дитя, мы тогда на него

С грустью смотрели.

И доставали плеча твоего

Крылья метели.

Кушнеру совсем не свойственны прямые публицистические обращения. Его стихам

свойственны полутона недоговоренности. Но это не та ложная недоговоренность, когда

больше и сказать нечего. Если вглядеться внимательнее в эти полутона, то в их

кажущейся размытости проступит лицо нашей страны, нашего века со многими его

главными проблемами, не вынесенными на поверхность, но живущими внутри стихов.

Кушнер, в отличие от некоторых поэтов, не изображает из себя пророка: «Что касается

пророчеств, так скажу, сосредо-точась: я не знаю, что нас ждет». Но в то же время его

стихи полны нешумного бесстрашия погружения в обыденность и поисков в ней

поэзии: «Ощущение полета нам нашептывает кто-то, вьется, ласточке сродни. Не

пугайся. Вот свобода. Только руку протяни». Чувство красоты природы в нем не

заслоняет ответственности за все, что в мире: «Но быть готовым! Твердо. Ко всему.

Прошли тс дни, когда отговориться ты мог не

135

знаньем или потому, что снег блестит и вьюга так дымится... Готов ли ты? Уловки

ни к чему».

При чтении Кушнера можно иногда посетовать на постоянную нормальность

поэтической температуры. Он, видимо, побаивается горячечного задыхания, свойствен-

ного некоторым поэтам даже в неподходящих случаях. Согласен — постоянно

демонстрируемый темперамент зачастую служит весьма сомнительным

доказательством наличия оного. Но самоограничение, необходимое в художественном

творчестве, может перейти в ограниченность метода. В стихотворении «Отказ от

поэмы» Кушнер отчуждается от эпоса как от жанра, не свойственного ему. Но

справедливо ли такое самоограничение? У настоящих поэтов, даже и не создавших

крупных эпических вещей, их лирические стихотворения выстраиваются в мощную

эпическую картину времени. Тому пример хотя бы Тютчев. В прекрасном

стихотворении о Вяземском Кушнер, непроизвольно от своих деклараций, доказывает

нам свою возможность не только лирической исповеди, но и глубокого

психологического проникновения в образ. Думаю, что если бы в стихи Кушнера вошло

больше людей и из нашей истории, и из современности, его поэзия не потеряла бы

обаяния деталей, а выиграла бы в широте, которой ей иногда недостает. Ведь недаром

когда-то было сказано: «Поэзия, не поступайся ширью». Я надеюсь, что Кушнер еще к

этому придет.

Стихи Кушнера пронизывает не дидактическая, но глубоко лирическая

нравственность. Одни строчки хуже, другие лучше, но ощущение нравственной

чистоты не покидает, когда читаешь эту книгу.

Несмотря на то, что в книге Кушнера нет непосредственных обращений к

читателям, есть чувство их, глядящих на него откуда-то и говорящих ему: «Прощай!

Чернила наши блеклы, а почта наша ненадежна, и так в саду листва намокла, что шага

сделать невозможно.

Книга Кушнера названа «Письмо», и это письмо небезадресно.

1974

КАЖДОМУ— СВОЕ

и

ногда мы наблюдаем раздувание в групповых целях малозначительных стихо-

творцев, умиленность духовным провинциализмом иод видом расширения географии

поэзии, под видом борьбы со «столнчностыо». Настоящее произведение, родившееся

где-то даже в малозаметной деревушке, может само, независимо от критиков, стать

столицей литературы. Провинциализм может вырасти и на фоне ультрасовременных

урбанистических декораций. Все, что посредственно,— провинциально. Однако

некоторые критики считают поэтический талант как бы второстепенным делом и,

возводя в ранг корифеев только поэтов, соответствующих доморощенным схемам,

пытаются искусственно принизить значение поэтов, не укладывающихся в эти схемы.

По отношению к ряду поэтов, уже давно и заслуженно пользующихся любовью

читателей, у нашей критики существует заранее приготовленная скептическая гримаса.

Когда поэт уже завоевал признание читателей, ему эта гримаса не страшна. Опасней

другое — незамечание критиками поэта, когда их равнодушие стоит стеной между

поэтом и читателями. Стена эта, конечно, не каменная, а ватная, но камень придает

резонанс каждому слову, а вата поглощает возможность широкого эха.

Олег Чухонцев печатается с 1958 года, и с первых его стихов нам, профессионалам,

стало ясно, что пришел новый талантливый поэт. Нельзя сказать, чтобы его не

замечали абсолютно. О нем писали, но только

136

об отдельных стихах, по той простой причине, что его первая книга увидела свет

уже десять лет спустя после того, когда автора приняли в Союз писателей, и вполне

заслуженно. Такой поздний выход первой книги — это и есть старание не замечать*.

Справедливость в конце концов восторжествовала, но в запоздалой справедливости

есть всегда какой-то горький привкус. Напомним об этом нашим издателям, чтобы они