Талисман

— Образ вполне соответствует сути. Слишком длинную жизнь надо прожить, чтобы у человека появилось так много шрамов на сердце, как у Кейулани.

— У Гларии.

— У Кейулани, — вновь настойчиво поправил он. — Забудь все, что видела и слышала, Ника. Эльбер не имеет права еще раз погубить то, что я сохранил, собрал воедино — а это было нелегко. Я сделал так, чтобы тебе стало известно больше, чем следует, лишь потому, что ты, раз усомнившись, непременно примешься сама во всем разбираться и искать истину, безрассудно и безоглядно, и, конечно, потянешь Эльбера за собой. Но теперь для тебя уже нет тайны, так что успокойся. Не делай людей еще более несчастными, чем они и так уже есть. Часто бывает, что, желая совершить доброе дело, мы лишь наносим непоправимый вред. Подумай об этом, прежде чем что-либо совершать. Эльбер не заслуживает Гларии. Он еще слишком слаб.

Ника упрямо поджала губы. Ее возмутила речь Осенней Луны. Перечить Призраку не так-то легко — пример того же Эльбера не окрылял. Недовольный его недавней вспышкой, Таймацу заставил Белого Воина проводить тренировки по шестнадцать часов в день, не считая длительных медитаций, чтобы привести его дух в надлежащее состояние. Как бы ни был вынослив и силен Муонг, это слишком даже для него. Нику, вероятно, ждало похожее наказание, если она не промолчит, но…

— Видишь ли, — начала она, — у Эльбера и Гларии схожие пути. Он стал Муонгом и скрывался в лесах Дарфара. Она — Кейулани, и я не поняла в точности, чем она занимается, но думаю, что ищет в этом иллюзию успокоения. Но он все-таки вернулся, она же — все еще нет. Там, в племени Мбонго, один умный человек говорил мне — если вырвать растение с корнем из земли, оно умрет. Ложь во спасение все равно остается ложью. Я не раскрою рта и не разрушу сотворенное тобою, но пойми: иногда даже ты можешь ошибаться.

— Это мне известно, — со спокойным достоинством признал Призрак, будто не обратив внимания на все остальное, сказанное Никой. — Надеюсь, ты не потеряешь лицо, нарушив обещание.

Да, так бы она не поступила. Ника всегда умела держать язык за зубами. Как бы ей ни хотелось поведать Эльберу правду, она осознавала, что пока не должна так поступать.

Таймацу не сумел ей объяснить, что случилось с Гларией. Мнение, которое Ника считала единственно правильным, на самом деле, не вполне соответствовало действительности. По большому счету, Таймацу и сам так и не уразумел, с чем именно столкнулся. Но чуял, что встретился лицом к лицу с мистерией духа, для которой бесполезно было искать разумное и простое толкование.

Некогда Глария, оставшись одна и потеряв самое дорогое, что было у нее в жизни, начала стремительно угасать. Ее физическая оболочка еще, хотя и с трудом, продолжала влачить безрадостное земное существование, но души в ней почти не осталось. И вот, когда она уже должна была угаснуть, в Италию пришла Черная Смерть, и Глария стала одной из ее бесчисленных жертв. По крайней мере, так считали все. Но островитянин, всегда уважавший мужество и благородство, особенно такое, каким обладала эта женщина, почувствовал, что ему следует лично удостовериться в этом. Он явился в дом казначея.

Одного взгляда на бездыханное тело ему хватило, чтобы понять: женщина жива, но пребывает в промежуточном состоянии между вечным сном и земным существованием. Нить ее жизни была настолько тонка, что уже и дыхания не ощущалось. Таймацу несколько раз приходилось сталкиваться с подобным. Случалось, что таких спящих хоронили заживо, принимая за мертвых. А порой они могли достаточно долгое время оставаться в этом состоянии, а затем либо душа окончательно разлучалась с телом, либо полностью воссоединялась с ним. Как угодно, теперь терять ни ему, ни Гларии было нечего, и островитянин рискнул.

Оставшись наедине с прекрасной «покойницей», он силой разомкнул ее плотно сжатые губы и влил в рот женщине настой из трав, который должен был погрузить ее в еще более глубокое и длительное забытье, полностью имитируя смерть — так, чтобы ни в чью голову не закралось даже тени сомнения в бесповоротности случившегося. После этого он потребовал, чтобы Гларию немедленно удалили из дома и поместили в усыпальницу, как умершую.

Таймацу в его замысле сыграло на руку то, что Ишум и сам не желал предавать тело супруги огню, как то было положено.

Когда печальный обряд завершился, Таймацу оставалось только дождаться темноты и похитить тело. Он шел по пустынным безлюдным узким улицам Рима, прижимая к груди бесценный груз и отмечая про себя, насколько легким, почти невесомым кажется то, что он несет. Это был хороший признак: настоящая смерть делает тело человека, напротив, тяжелее.