Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

Моё первое знакомство с этой операцией состоялось в Нью-Йорке. Во всем церемониале, который ее окружал, в страстном стремлении старших приобщиться к приключению я занимал лишь подчиненное положение. И все же я мог наглядно открывать тайны этой операции по мере того, как она совершалась у меня на глазах. Первый этап был грубым разрушением. Аорта и прилегающая легочная артерия были отсечены. Начисто. Оставив два обрубка, похожих на ружейный ствол, тщательно расправленных. Затем обе коронарные артерии были отделены от аорты. Со всеми этими зияющими сосудами, аморфными, отложенными в сторону, сердце казалось расчлененным. Второй этап был тонкой реконструкцией, где сосуды выстраивались в другой конфигурации. Эта работа, восстановление этого огромного паззла, показалась мне чем-то на грани возможного, на границе постижимого – такими длинными были тонкие швы, такими хрупкими казались коронарные артерии, которые предстояло имплантировать обратно.

– Что скажете? Мы всегда говорили, что не проводим транспозиции у новорожденных в Мозамбике. Остаемся верны нашим принципам?

Все молчали. Наши слепые прагматичные правила вошли в вопиющее противоречие с очень конкретной реальностью. С Дугласом, чья жизнь была уже совсем не виртуальной, а видимой, осязаемой, задыхающейся.

– Ясно, что ребенок на пределе. Я бы тоже не дал ему больше двух дней жизни. Что будем делать?

Молчание.

В наших душах бушевала борьба между отречением и решимостью, между разумом и чувствами. И все же я чувствовал, что никто не может устоять перед Дугласом и его родителями, вопреки всем нашим правилам, вопреки риску.

– До, а ты что думаешь?

Доминик отвечает за анестезию и реанимацию в интенсивной терапии. Огромная ответственность. К тому же она была первопроходцем в этой африканской одиссее, она уже была здесь, когда мы еще не знали «местности». За время всех наших командировок она проделала титаническую работу и может так же обоснованно, как и я, судить о нашем уровне. Если я не почувствую, что она полностью готова отступить от наших принципов, полностью согласна пуститься в эту авантюру, я откажусь от этой операции и предоставлю ребенка и его родителей их печальной участи.

– Меня пугает не перегрузка в работе, а наша эффективность. Достаточно ли ее, чтобы мы позволили себе оперировать транспозицию здесь? С нашими средствами? Вот что мне не дает покоя.

В ее глазах и голосе обезоруживающе соединяются убедительность и мягкость. В них не было никакого отрицания, а всего лишь реальные опасения. В тишине, которая после ее слов стала еще более глубокой, она продолжала почти шепотом:

– Потому что, если у этого ребенка нет особых шансов пережить операцию и ее последствия, с тем же успехом можно оставить все как есть. С тем же успехом можно дать Природе закончить дело – очень грязное дело – и помочь другому ребенку, у которого перспективы лучше.

Под деревом повисло неловкое молчание. Но зато оно привело в порядок наши мысли, которые слишком быстро понеслись звать на подвиг. Я подхватил:

– В этом-то и состоит наша дилемма.

А потом было еще одно памятное переключение. На этот раз в Цюрихе. Нечто вроде посвящения.

Был канун Рождества. Ребенок только что родился, и его кровь плохо насыщалась кислородом. Мы должны были срочно его прооперировать. У меня начинался отпуск, но, так как мне обещали неизбежную «большую премьеру», я вернулся в больницу.

– Вы уверены? – подзадорил меня Турина. – Эта операция может испортить вам Рождество.

Все прошло просто замечательно. А я чувствовал себя легким, воздушным. В течение нескольких дней мне казалось, что я хожу, не касаясь земли. Конечно, я был счастлив, что сумел дать такое прекрасное будущее этому ребенку. Но, откровенно говоря, прежде всего мой восторг вызывал технический подвиг, который я совершил так отважно. И уверенность, что я победил что-то вроде индийского кастового ограничения, вошел в закрытый клуб настоящих кардиохирургов. Правильных.

Это был один из самых прекрасных праздников Рождества в моей жизни.

Наши метания отзывались и в наших жестах. Хасан ковырял ногой камешек, Барбара покусывала губу, Доминик переминался с ноги на ногу. Созиньо и Адриано, которые очень хотели бы, чтобы эта премьера однажды прошла у них, скромно молчали, чтобы не оказывать на нас ненужного давления. Мы как присяжные в суде в момент вынесения приговора. Не подлежащего обжалованию.

И все же я чувствовал, как общее желание рискнуть, желание помочь этому ребенку, одерживает верх. У каждого, в том числе и у Доминик. Наши глаза встретились. Ее взгляд почти извинялся за то, что она напомнила нам эти истины. По ее кивку и едва заметной улыбке я понял, что она готова. Что ж:

– Вот что я предлагаю. Сначала проверим, есть ли у нас все необходимые материалы, чтобы провести эту операцию, так как мы не предусматривали ниток и канюль для таких малышей. Если все это есть, то вперед. Согласны?

Всеобщее одобрение. И удовлетворение. От того, что победило именно это решение. И это приятно, и даже более чем. Но я еще немного притормозил их:

– И последнее условие.