Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

Час подведения итогов для меня еще не пробил, но стрелки уже прошли большой путь. И все же я уже ловил себя на том, что оглядываюсь на мой труд, чтобы увидеть его в развитии, а может быть, чтобы убедиться в том, что его контуры, которые неизменно становятся все отчетливее, образуют прекрасный ансамбль. Благодать и горечь сосуществуют. В моей профессии царит благодать, которая вознесена еще выше склонностью нашей памяти все окружать ореолом легенды. Она преобладает. Но там есть и горе. Грубые, раздражающие, острые мазки. Диссонирующий скрежет в этой прекрасной гармонии, который напоминает о реальности – а она может быть жестокой. Горе воскрешает в моей памяти призраки. И тогда я понимаю, что, как император Август на склоне лет, окидывая взором пространства завоеванной им империи, не мог утешиться после потери своих легионов в Германии, так и я, когда придет время, не смогу утешиться после несчастья с Робином – и еще с несколькими пациентами. Я не смогу утешиться после этих двух роковых минут, когда все полетело в пропасть, двух роковых минут, разбивших эту жизнь.

Безвозвратно.

ШУМ И ЯРОСТЬ

Life’s but a walking shadow,

[…]

It is a tale

Told by an idiot of sound and fury,

Signifying nothing

^[33].

Уильям Шекспир, 1564 –1616. «Макбет», акт V, сцена 5

Женева, Цюрих, Лозанна

1990–2015

Иногда бывает шум.

Как сегодня.

Пронзительный, диссонирующий, резкий.

В их голове.

У них обоих – они просто уничтожены.

Он скорчился в углу кабинета.

Она уронила голову на стол, спрятав лицо в скрещенных руках.

И в наших головах тоже шум.

У меня и у коллег.

Мы застыли на стульях, не зная, что сказать, не зная, что сделать, чтобы вернуть их в реальность.

Ее отрывистые короткие стоны то и дело разрезали тишину.

– Я должна была ее послушать. Она не хотела идти на операцию.

Новый взрыв рыданий.

Чтобы немного успокоить их совесть, я несмело произнес:

– Мы должны были сделать эту операцию. Вам не в чем себя упрекать. Это было необходимо.

Этот шум, этот крик вызвала она, их малышка. Она уже отметила четвертый день рождения. Да, она все еще была немного синюшной, но в ней так и искрилась жизнь. Шалунья и егоза, она никогда не сидела на месте. Она завладела всем пространством в семье, ее присутствие было ярче, а достававшееся ей внимание больше, чем у брата и сестры. И при этом она появилась на свет всего с одной половиной сердца, и ей сразу же после рождения пришлось выдержать первую сложную операцию. Коррекция таких половинных сердец требует трех вмешательств: два в первые месяцы жизни, последнее немного позднее, после двух лет. Риск при этих операциях неравномерен: он очень велик во время первой операции, средний – для второй и небольшой – для третьей. Сегодня, в какой-то степени против всяких ожиданий, именно во время последней операции, наименее опасной, что-то пошло не так. Хотя операция вроде бы прошла хорошо, и вначале мы сообщали родителям скорее хорошие новости. Но девочка не просыпалась. Утром ее зрачки начали расширяться, потом перестали реагировать на свет – крайне тревожный признак. Сканирование подтвердило появление очень опасного отека мозга. Через несколько часов пришлось признать очевидное: при таком патологическом развитии ситуации, которое мы не могли остановить, ее мозг, продолжавший опухать, больше не получал кровоснабжения. И теперь он умер. Малышка умерла.

При последней операции.

Наименее рискованной.

Мы не находили себе места, видя родителей девочки. Мы были вполне уверены, что провели операцию по всем правилам, а с технической точки зрения – мастерски. Причина такого повреждения мозга оставалась загадкой. Ни разу наши мониторы не отмечали проблем с кровоснабжением. Ни разу. И все же… Девочку настигла смерть именно во время нашей операции. Без нас, без нашего вчерашнего вмешательства она была бы еще жива. И хотя мы не чувствовали своей прямой вины в этой драме, мы чувствовали свою ответственность за нее.

Но прежде всего гнетущая тишина кабинета полнилась страданием родителей. Душевная боль излучает волны, которые пронизывают все окружающее пространство. Мы тоже почти не в силах их вынести. Девочку я видел только мельком перед самой операцией, и после ее смеющихся глаз, ее растрепанных кудряшек больше всего боли мне причиняло отчаяние родителей, их подавленные рыдания и сдерживаемый протест, которые причиняют мне боль.

Тот самый шум, сотрясавший все их существо.