Там, где мы служили

Запахи… Сухой земли. Горьких трав от волос Стеллы. Ее нагретой вышедшим солнцем кожи. Влажной травы у стены. Странные, невидящие и ликующие глаза Стеллы. Ее тихий смех, закинутые за голову руки, суматошная жилка под тонкой, чистой кожей на шее.

Опыт у Джека был не особенно большой, но он уже отлично понимал, что и как надо делать, чтобы было хорошо не только ему, но и девушке. И старался. Старался, чувствуя, что Стелле в самом деле хорошо.

И потом они еще долго не выпускали друг друга из объятий, утомленные, но счастливые, словно после тяжелой, приятной работы. Джек чувствовал, что засыпает под стук ее сердца, становящийся все более и более спокойным и размеренным.

— Джеки… — услышал он на грани сна тихий шепот и ответил сонно:

— А?

— Ты спишь?

— Почти… — Его уносило все быстрее и быстрее в искрящуюся, похожую на содовую воду глубину сна, и сопротивляться несущему потоку не было никакого желания. Поэтому в ответ на слова Стеллы: «Я тебя люблю» — он смог лишь чуть-чуть шевельнуть головой…

Стелла тоже чувствовала, что засыпает. Собственно, ей надо было работать, и она совсем уж было собралась осторожно встать, укрыть сопящего Джека курткой и идти… но задержалась. Белокурая голова юноши лежала у нее на плече, губы Джека — припухшие как-то обиженно — были приоткрыты. Стелла скользнула взглядом по отброшенной в сторону, на траву, руке парня — длинные сильные пальцы, узкая ладонь, тонкое мальчишеское запястье… а выше — выпуклые жгуты мускулов на руках и мощные бугры плеч, переходящие в крепкую спину…

«Обратила бы я внимание на него раньше? — Стелла нежно коснулась волос Джека. Тот смешно поморщился и тихо вздохнул. — Он обычный… или нет?.. Завтра он пойдет сражаться. И… что? Нет, дважды терять нельзя…»

А Джеку снился хороший сон. Стелла танцевала босиком на ромашковом лугу — как на картинках, в жизни Джек никогда еще не видел ромашковых лугов, только отдельные робкие цветки, — и за нею летело легкое белое платье — такого Джек никогда на ней не видел тоже.

Он улыбался во сне, слушая, как Стелла поет, кружась.

А Стелла и наяву напевала, глядя на спящего юношу:

А потомОна ему клялась,Что вчера

Это был последний раз.Он прощал…Но ночью за окном темно —И онаУлетала все равно.Он скучал.Пил на кухне горький чай —В час, когдаОна летала по ночам…

* * *

«Наймиты империализма» никогда не репетировали. Они также не давали концертов. Они просто пели, когда и где им хотелось, благо слушатели находились всегда и везде. Вот и сейчас Фишер задерживал выход, чтобы дать Андрею, стоявшему с гитарой поперек груди на «сцене» — на плацу роты, допеть:

Один мой друг — он стоил двух,Он ждать не привык,Был каждый день его последним из дней!Он пробовал на прочность этот мир

каждый миг —Мир оказался прочней…Ну что же, спи спокойно,позабытый кумир, —Ты брал свои вершины не раз!Не стоит прогибатьсяпод изменчивый мир —Пусть лучше он прогнется под нас![87]

— Едем, Эндрю! — позвал лейтенант. — Пора!

— Пара минут! — откликнулся русский и перемигнулся со вторым гитаристом. — Вот эту — на дорожку…

Он положил руки на гитару и, глядя прямо в глаза сидящим на земле и стоявшим слушателям, тихо заговорил:

В миреКровиИ так до черта,Миру

Не надоСлез.Наша вера верней расчета —Нас вывозит авось.Нас вывозит Авось.Нас мало.Нас адски мало,А самое страшное — что мы врозь…Но из всех притонов, из всех кошмаровМы возвращаемся на авось…

Остальные подхватили — уже под музыку, и песню странным образом оттенил внезапно развернувшийся в порыве ветра флаг над плацем:

Вместо флейты поднимем флягу,Чтобы смелее жилось!ЧтобыСмелее жилось!

Под бессмертным, безумным флагомИ девизом: «Авось!»И девизом:«Авось!»С гулким громом о наши плечиБьется земная ось!Бьется Земная ось!Только наш позвоночник крепче —Не согнемся авось!Не согнемсяАвось!Нас мало, и нас все меньше,А самое страшное — что мы врозь…Но сердца забывчивых женщин Не забудут авось!Не забудут — авось!..[88]

9