Там, где ночуют звезды

Камень ответил ему.

Тогда он вытащил из-за пазухи верёвку, обвязал ею крюк и, как трубочист в трубу, начал спускаться в колодец.

Вода оказалась чуть тёплой, как сердце только что умершего!

И лишь когда луна, как жемчужная горлица, со вздохом выпорхнула из колодца, человек отыскал под водой кипарисовую шкатулку и спрятал её за пазуху. И все кости его пели, пока он поднимался наверх. Над городом висела Денница, словно капля крови.

Человек нёсся по тлеющим головешкам, пока не достиг старого кладбища.

Сердце бешено колотилось, а глаза горели, как полевые маки, когда он взял обеими руками своё сокровище и поднёс к лицу.

И увидел — череп.

Череп цвета старого пергамента, с двумя удивлёнными глазницами и умной, живой улыбкой, смотрел на него в кладбищенских развалинах и — молчал…

— Череп, как звать тебя?

И когда крепко стиснутые зубы не разомкнулись, чтобы ответить, человек не выдержал и швырнул череп оземь, как Моисей скрижали.

Но тотчас подумал, что череп похож на его отца.

И человек покрыл поцелуями живую улыбку, а его обжигающие слёзы хлынули в пустые глазницы. На душе стало легко и спокойно, как в родном доме, и тёплый напев заиграл в его жилах.

Но вдруг в спину толкнула какая-то дикая сила:

— Нет, это не отец, он выглядел иначе.

Человек снова взял череп в ладони и взвыл, как побитый пёс:

— Как-звать-те-бя?

И услышал в ответ своё имя.

И почувствовал, что голова, которую он носит на плечах уже столько лет, — не его.

Тогда он надел на голову череп и, придерживая его обеими руками, в бумажной одежде, которую он пошил себе из листов святых еврейских книг, — пустился по мёртвому городу встречать Освобождение.

Бомка

После года темноты, выбравшись из канализации в освобождённый город, Бомка напоминал жителя Помпеи, которого лава облила расплавленными бриллиантами.

Его тонкие, прозрачные ноги, живые лапки дохлого паука, остановились в узком переулке — в чёрном гробу. И солнце налетело, как саранча.

Стены по обеим сторонам переулка — игрушки из детства.

Розовые, розовые в розовом мире.

Кто-то шевельнулся у него на плече. Он повернул голову — мышка.

— А, это ты, соскучилась по Бомке? Видно, в канализации не осталось никого, кто спел бы тебе песенку? Ну, мы и здесь будем добрыми друзьями. Ты только посмотри, какие розовые стены! Откуда этот розовый цвет?..

Бомка погладил её, серенькую, что забралась к нему на плечо. И вспомнил, как он когда-то так же ласкал свою Блимеле.

При звуке имени Блимеле розовый цвет исчез. Стены — не игрушки, а кирпичные скелеты. Над ними парит облачко — ангел с крыльями в пятнах сажи.

— Бомка, — теребит его мышка, — а что дальше?

Его память — тропка среди колосьев. Их срезали — и тропки больше нет.

— Бомка, ты тоже мышь, как я. Освобождённый город — не для тебя. Как же твоя месть?

Ангел с крыльями в саже уносит прочь переулок — чёрный гроб.

Перед Бомкой, словно пересохшее речное русло с серебром снулых рыб на песке, открывается широченная улица. Ни одного живого дома. По улице маршируют с оркестром другие солдаты. Гремит медная музыка, будто громы и молнии расплясались на свадьбе.

Оркестр и солдаты скрылись с глаз, но звуки ещё висят в воздухе — столбы пыли от колотого угля.

Босые парни с давно не чищенными винтовочными обрезами в руках ведут среди этих столбов связанного человека.

— Что за счастливчик? — останавливает Бомка прохожего.

— Птица высокого полёта. Бывший городской палач. Вешать ведут.

— Палач, мой палач?

Бомка со всех ног бежит по мостовой и нагоняет «птицу высокого полёта».

Но один из тех, что ведут связанного, парень в овчинной папахе, с бледными веснушками, словно солнце светит ему в лицо сквозь сито, встаёт перед Бомкой, держа винтовку наперевес.

— Гражданин, куда?

— На палача взглянуть.

— Здесь — нельзя. В Бернардинском саду.

Память-живописец смешивает в Бомке краски. Смешивает их на палитре, как души. Макает в них длинную молнию и пишет, пишет.

…Мартовская ночь. В крестьянской хате, где скрываются они с Блимеле, бушует пожар. Кошки стонут дико и сладострастно. Схватив дочь в охапку, как кенгуру, Бомка прыгает с чердака в сугроб. Их проворные тени стремятся в другой мир. Этот другой мир — на том берегу реки. Но сегодня ночью царит сатана. Лёд на спокойной реке — лопается. Лопается от смеха. Как быки, почуявшие кровь, ревут льдины; а на них — Бомка и Блимеле. Каждый шаг отмерен и взвешен, как драгоценность. Вот одна льдина расплакалась, как ребёнок. Но — слава сатане! — перешли!

Их тень на берегу — кто заколдовал её? Тень с глазами пиявки, тень с фонарём!

Вишня — словно люстра, возле неё две виселицы. Тот, кого теперь ведут связанным, сначала вешает Блимеле. Как подснежник, трепещет она в праздничной синеве. И над нею — ласточки. Щебечущие ласточки.

Когда он вешает Бомку — верёвка обрывается, и из Бомкиного кармана выпадает бритва.

— Как это ты её спрятал? — спрашивает палач.

— Это мой секрет.

— Умеешь с ней обращаться?

— Да…

— Живи пока. Мне парикмахер нужен.

И вот он намыливает палачу морду и водит по ней бритвой.

Когда доходит до гусиной шеи, рука вздрагивает.

— Что, полоснуть хочется?

— Не отрицаю.