Там, где цветет полынь

Мир уже плыл перед Улиными глазами, готовясь вернуть ее в реальность, когда она бросила последний взгляд в зеркало. Никогда еще Уля не натыкалась на отражение в чужих смертях. На мгновение ей стало любопытно: а увидит ли она хоть что-нибудь в запотевшей глади стекла? Чтобы взглянуть туда, оказалось достаточно слегка наклонить голову. Но следующий миг перед тем, как она исчезла из ванной, растянулся на целую жизнь, бесконечную и высасывающую рассудок.

В зеркале не было комнаты с синим кафелем. В глубь уходило бескрайнее седое поле: высокая трава тянулась до самого горизонта. Знакомая горечь, вмиг ставшая невыносимой, не давала повода усомниться в том, что именно росло по ту сторону зеркальной глади. Низкое небо опадало на травяные макушки. Густой туман лоскутами оседал на земле.

Это было жутко. Действительно жутко, необъяснимо и томительно предчувствием беды. Но Уля сумела бы это пережить. Точно сумела бы, как одиночество, голод и страх. Еще секунда – и она бы открыла глаза. Но когда сквозь кафель несуществующей ванной начал проступать серый проезд, в самой гуще травы мелькнула полосатая кепочка. Та самая Никиткина кепочка, слетевшая с его головы, упавшая на асфальт и забытая там в суете бригады скорой помощи. Детский смех эхом разнесся по полынному полю. Уля закричала в ответ и упала ничком прямо к ногам пока еще живого водителя.

Покатай меня, большая черепаха

Лампочка у изголовья кровати чуть слышно потрескивала. Этот прерывистый звук был первым, что смогло проникнуть через полынную хмарь в сознание Ули. Она сдавленно застонала, переворачиваясь на бок. Во рту пересохло, в теле ломило так, словно по ней хорошенько прошлись кулаками.

«Лучше бы избили», – подумала она, не решаясь открыть глаза.

Память оставалась кристально ясной и четкой. Все произошедшее отпечаталось на обратной стороне век, и, пока Уля пряталась в забытье, темнота оставалась живой и опасной. Надрывный детский смех, больше похожий на плач, бил по ушам так невыносимо, что Уля заставила себя очнуться.

Облупленная штукатурка свисала с потолка. Неровный свет лампочки освещал комнату с продавленной раскладушкой в углу. На ней и лежала Уля, прикрытая застиранной простынкой. По коже пробежали липкие мурашки. Уля судорожно сглотнула и приподняла край ткани.

Кто-то снял с нее футболку и свитер, но оставил лифчик и джинсы. Голые ступни нервно шевелили пальцами, будто не имея к Уле никакого отношения. Усилием воли она заставила их остановиться. Это внушало хоть какую-то надежду. Тело еще слушалось, рассудок балансировал на грани нормальности.

Воспоминания ударили под дых. Можно долго врать миру о собственной непробиваемости, но соврать самой себе об этом не выйдет. Боль рано или поздно станет невыносимой, и ты взвоешь, как заяц, попавший в медвежий капкан.

Никитка был там. Или полынь, играя с Ульяной, решила уверить ее в этом. Если чужую смерть, пусть кровавую и жестокую, еще можно было вытерпеть, то полосатая кепочка, мелькнувшая в пыльном травяном облаке… Это было уже слишком.

Уля свернулась под простыней, притягивая колени к подбородку. Ей хотелось сжаться в катышек на застиранной ткани. Лишь бы не помнить того, что она помнила. Уля не сумела сдержать стон, и тот пронесся по комнате, вырвался за ее пределы, скользнул по коридору, и в ответ ему раздались быстрые шаги. Уля успела только подняться на локтях, когда в комнату зашла женщина. Одетая в серый костюм с юбкой по колено, она казалась абсолютно обычной, такой, что, пройдя мимо, и не запомнишь. Но в том, каким быстрым взглядом она окинула комнату, как резко подхватила сползающий с плеч белый, светящийся в полумраке халат, было столько уверенности в собственной власти, что Уля вжалась в стену еще крепче.

– Очнулась? – Голос был бесстрастным, но глаза сверкнули угрожающе. – Вставай, с тобой должен поговорить Владислав Петрович.

– Где я? – Ульяна непроизвольно отодвинулась как можно дальше. – Почему вы меня раздели?

Женщина застыла, уставившись на Улю.

– Я… без свитера, без носков… И куртка.

– Ах, твое тряпье… Одежда была слишком грязной, чтобы положить тебя в ней в постель. Вставай.

– У меня нет обуви, – чуть слышно сказала Уля, опуская голые ступни на пол.

– Под кроватью, – бросила женщина и вышла из комнаты.

Ульяна зашнуровала ботинки, накинула на голые плечи простыню. Шаги гулко раздавались по коридору. Все двери, кроме одной, были прикрыты. Из-под самой дальней выбивался луч света, и Уля пошла на него, сжимая во влажном кулаке зажеванный угол ткани. Нагота делала Улю незащищенной, но она упрямо шагала вперед.

Владислав Петрович оказался низкорослым мужчиной за пятьдесят. Он сидел за широким столом, заваленным бумагами, и задумчиво крутил между пальцами ручку.

– Ульяна? – спросил он, когда Уля скользнула в приоткрытую дверь и застыла перед ним, привыкая к свету настольной лампы. – Заходи-заходи, не бойся.