Там, на войне

Марш предстоял двадцать с небольшим километров— делать нечего, надо карабкаться.

— Мы потихоньку, шагом. Я рядом буду. Все за нами: чап-чап. Ижболдин замыкающий, — ласково так уговаривал.

При его поддержке я довольно легко взгромоздился на бело-смирную, ноги вдел в стремена и верёвочную уздечку взял покороче, так велел ординарец. Сижу — что само по себе уже не мало. Полностью обернуться назад пока не решаюсь, тут можно потерять равновесие— осторожность не помешает. Головой могу крутить направо-налево, ну и боковым зрением (оно у меня развито) отмечаю, что Петрулин взбирается на каурую. Рядом со мной. Он всё время оглядывается и наконец тихо подсказывает:

— Готово.

Я поднимаю руку, по-танковому: «Внимание!». Отмахиваю движение вперёд и говорю: «Но-о-о!» — мол, «двинулись». Моя белая вместо того, чтобы сделать первый шаг, неожиданно резко наклоняет голову к земле, тянет за повод, словно там лежит свежее сено — корм! Я довольно плавно перекидываюсь через её шею, потом через голову и мягко ложусь поперёк дороги. В грязь… Петрулин соскакивает со своей, сразу помогает мне подняться, хоть я и сам мог бы. Поправляет мешок с сеном, так называемые стремена.

— По-перву с каждым может случиться, — увещевает он. — Хорошо, что грязь уже не жидкая. Малость густеть начала.

Снова помогает мне взгромоздиться на широкую кобылью спину, подзатягивает всё сенно-стремянное устройство, — чтоб вся кавалерия так жила! — трогает Белую и тут же сам взбирается на свою каурую.

Теперь колонна осторожно, мерно двигалась, предположительно — «в погоне за противником». Сложность не только в том, что местонахождение последнего не было известно, но и в том, что мешок с сеном подо мной с каждым шагом лошади коварно оползал чуть вправо и вперекос… Никак его стременами и задницей выровнять не удавалось… Пожалуй, от этих попыток, наоборот, только хуже становилось… Где-то шагов через тридцать (не больше) мешок вместе со мной совсем уполз вправо, и я снова очутился на земле. Но тут повезло — не в грязь плюхнулся, а на небольшой бугорок. Суженая-умная тут же остановилась и скосила глаз, мол: «Ну, чего ты?.. Недотёпа!..» На этот раз и я отметил, что грязь стала покруче и обещает через день-два затвердеть.

Взвод или, вернее, его могучие остатки уже слегка подхихикивали, даром что сами еле-еле держались на ватниках и голых крупах своих лошадей. В конце цепочки ещё один наездник свалился с лошади и, конечно, в самую грязюку — тут посмеялись вовсю. От хохота приободрились даже лошади и оставшиеся двадцать два километра двигались, постепенно набирая скорость и сноровку — приобретая уверенность. Я научился свободно оборачиваться назад.

Самое интересное произошло под вечер, когда в пункте сосредоточения сползали с лошадей: добрая половина героев или совсем не могла шагу ступить, или еле передвигала затёкшие ноги и волокла за собой тяжёлые онемевшие зады. А я как-то ещё, хоть и чуть боком, двигался, старался сохранить выправку и остатки достоинства. Даже отдавал кое-какие распоряжения. Насчёт ночлега.

— Вот видите! — сказал гордый Петрулин. — Ране других прибыли. Потому как мы напрямик, а они зигзагами, покрепче дорогу отыскивают.

Противник пока не обнаруживал себя (и слава Богу!)

Только к рассвету нас нагнали несколько танков, преодолевших грязевые затоны. К тому времени мы променяли лошадей на молоко, на хлеб. Заодно сказали, откуда они, из какой местности — всё равно через несколько дней хозяева (если живы) появятся и заберут своих кормильцев, называя их по именам. А молоко и хлеб пришлись нам в самый раз. Если бы не иные тяжелые напасти…

ПРОСКУРОВШИНА —

КАМЕНЕЦ-ПОДОЛЬЩИНА

Не могу не пропеть «ОДУ наступательной ВШЕ-44, прильнувшей к воюющей армии»…

… В отступлении и обороне Она бытует умеренно, размножается вяло, скучает. Морщится, кое-как воспроизводит хилое потомство, в общем-то, брезгливо кемарит… Отступление ее злит, оборона— угнетает… ВОШЬ — она патриотка! Неугомонная отечественница и матерщинница. Хоть она и не подвержена панике, но упадка боевого духа и национального унижения не терпит. Ей, как пища и воздух, нужны общий всенародный подъём, массовый порыв, международный прогрессивный кураж.

Как только начинается наступление, хоть и малозначительное, Она сразу пробуждается. А в настоящем большом прорыве, мощном окружении врага, его разгроме с ней творится что-то невообразимое: она вскипает, миллиардно размножается, ликует и беснуется! Она прёт вместе с войсками в штурмовое наступление, но по-своему, с вывертом: грызёт бойца, сержанта, офицера, даже высокое командование не на жизнь — на смерть! И гонит всех вперёд, только что не вопит: «За Ро-о-одину!.. За Ста-а-а-а!.. Блядьё ленивое, несносное!!» — ну, ладно, вопит не вопит, но что-то в этом роде. И разит, разит сначала своих, чтобы они, уже в окончательном исступлении, крушили ненавистного врага…