Там, за чертой блокады

– Дорогие ленинградцы! – начал он. – Нет слов для восхищения вашей стойкостью в годы блокады! Я думаю, что это следствие общепризнанной высокой нравственности и культуры жителей города на Неве! Вы стали примером для подражания. Я счастлив, что вы появились в нашем медвежьем углу! Пусть грядущий год принесет вам счастье и возвращение на берега родной Невы! За Победу! За нашу скорую Победу! Ура, товарищи!

По просьбе присутствующих Овчинниковы исполнили много довоенных песен. Под аккомпанемент аккордеона Галины Андреевны Александра Гавриловна спела всеми любимый «Синий платочек». Что-то спел и Семен Николаевич, у которого оказался почти шаляпинский бас.

Нина сидела с Виктором, который был поражен всем увиденным и услышанным. Он знал, что от природы у него хороший слух, но музыке никогда не учился. Во дворе, где прошло его детство, ценились другие таланты: умение драться, стрелять из рогатки и оглушительно свистеть.

Конец вечера подпортил притащившийся сильно выпивший Никитич. Он расстегнул полушубок, выставил на стол початую бутыль, заткнутую газетной пробкой, выдернул ее зубами и, не интересуясь, кто сидит за столом, дал команду:

– Наливай! Новый год, и точка!

Семен Николаевич налил содержимое бутыли в жестяную кружку и придвинул ее Никитичу.

– Хочу сказать… – Никитич громко икнул и сделал глоток свекольного самогона. – Хочу сказать… – повторил он. – Нет, сначала выпью. – И одним глотком выпил всю кружку.

– Савелий Никитич, мы поём, – перебила Нелли Ивановна, – не надо говорить!

– A-а! Тогда и я спою! Дайте-ка гармошку!

– Гармошки у нас нет, – вмешалась Аля.

– Ладно, я так.

Он исполнил полкуплета сибирской частушки и замолчал. Потом признался, что забыл слова.

Все зааплодировали, выражая восхищение его «вокальным талантом». Никитич улыбался, кланялся, но не садился. Похоже, собирался спеть все, что помнил.

Виктор тихо пробрался к выключателю. Когда свет погас, Никитич прервал свое выступление и, понося Прока с его «динамой», пошел к выходу.

Через неделю после начала каникул Виктор стал все чаще и чаще вспоминать асиновскую школу, новых ребят, особенно Нину Овчинникову. В последние дни учебы перед каникулами она перестала ехидничать, в спорах уже не называла его «всадником без головы». Видимо, убедилась, что у Стогова голова на месте, но от клички, ну хоть какой-то, отказаться не могла. Так, рассердившись на него, как-то назвала «ленинградским крокодилом». Виктор с улыбкой напомнил ей, что, по логике ее мамы, Галины Андреевны, эта кличка неудачна, потому что крокодилов в Ленинграде нет. Если и есть, то привозные, для зоопарка, как селедка в Одессе.

Возвращаться в Асино теперь, после зимних каникул, было гораздо легче. Если бы не расставание с мамой, Виктор сильно и не грустил бы. Он жалел ее, видя, как она волнуется, провожая его, укладывая на сани мешки с морожеными щами, молоком, картофельным пюре, хлебом.

– Я специально замораживала все в форме тарелок, чтобы удобно было разогревать. Вот разрубишь «тарелку» щей пополам, одну половинку разогревай, а вторую сразу в мешок – и на мороз…

– Ма, ну что я, маленький? Ты еще напиши мне на бумажке, чем лучше рубить тарелку – лезвием или обухом топора.

Мать смутилась.

– Ты мне правду сказал, что с учебой все нормально?

– Да, ма, я тебя не обманывал ни в чем!

– Ну, тогда с Богом! – Она перекрестила сына.

Соскучившись по Нине, Виктор в первый же день по приезде пришел к ее дому в надежде встретиться. Замерзая, он долго топтался на месте, не отводя взгляда от крыльца. Но Нина появилась с другой стороны улицы на лыжах. Он подскочил к ней.

– Бр-р-р, я превратилась в сосульку! Помоги мне снять эти кандалы с ног! – попросила девочка.

Виктор присел, рассматривая ее нехитрый спортивный инвентарь. Валенки крепились к лыжам брезентовыми хомутами и, чтобы не выскакивали из них, закреплялись веревками, обмотанными вокруг голенища. Узлы настолько замерзли, что развязать их было невозможно.

– Держись за палки, я дотащу тебя до крыльца, а там разрежем веревки ножом.

Виктор взялся за сделанные из фанеры кружочки на концах палок и, затаптывая лыжню своими валенками, медленно пошел к дому. Он помог Нине забраться на крыльцо и войти с лыжами в сени.

– Представляешь, я второй раз в жизни встала на лыжи. В Одессе их можно увидеть только в кино и на картинках. Это не то что у вас, в Ленинграде.

– А мы больше катаемся на коньках.

– А как?

– На валенки веревками прикручиваем снегурки[29], из проволоки делаем крюк, похожий на кочергу, цепляемся за борт грузовой машины и мчимся, иногда даже с искрами по булыжнику, пока дворник не поймает. На них надо уметь удержаться, особенно когда цепляешься. Иначе так дернет, что носом проедешься по мостовой.

Нина с любопытством слушала, переодевая шерстяные носки.

Виктор умолк, пристально глядя на Нину.

– Ты что? – удивленно спросила она. – В первый раз видишь или не узнаёшь меня?

– Не узнаю.

– Что же во мне изменилось и когда? – допытывалась она.