Танец и Слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина

Сергею очень не нравилась их квартира в Померанцевом переулке. Дом производил мрачное впечатление: внутри и снаружи. Комнаты, сумрачно освещённые, были полны семейными реликвиями Толстых: всем, что было связано с великим писателем. Бесчисленные портреты, фото, вещи, письменные принадлежности. Очень быстро Сергей почувствовал, что ему тут просто нечем дышать. Он теряется в этих суровых глазах, в этом лице, окаймлённом огромной бородой. Где ему тут почувствовать себя собой, Сергеем Есениным? Уж не говоря о том, что никто давно не видит, что он – Серёжа… Написал Соне экспромт на книжке «Персидские мотивы»: «Милая Соня, не дружись с Есениным, любись с Серёжей. Ты его любишь, он тебя тоже. Я». Только, похоже, не может она его услышать, понять. Она, внучка своего деда, с поэтом Есениным. Где ж ей полюбить Серёжу?! Да и не любит он её.

Подруга охладевших лет,Не называй игру любовью.

Пришёл приятель. Зачем? Сергей сидел понурый. Против обыкновения встретил неласково. На вопрос, как жизнь, ответил:

– Скуууучно. Борода надоела…

– Какая борода?

– То есть как это какая? Раз – борода, – в центре комнаты висел большой портрет Льва Николаевича. – Два – борода, – кивнул на крупный семейный портрет. – Три – борода, – на копию с картины Репина. – Вон там, с велосипедом, – это четыре борода, верхом – пять… А здесь сколько? – Под стеклом было много фотографий. – Не меньше десяти!

С балкона в Померанцевом переулке не было видно рассвета, только закат. Закат Сергей не любил: он будил в нём нечто древнее, необъяснимо-мистическое, ужасное. Это тошнотворное чувство рождалось где-то в груди, там, где, по преданию, обитает душа. Но каждый вечер он стоял на балконе и смотрел на заходящее солнце, вспарывая внутри себя эту тяжесть. Закат – это конец дня, как конец жизни…

Однажды рядом оказался Вова Эрлих. Смотрели на закат вдвоём. Сергей не выдержал: «Видал, мой закат…». Он считал молодого имажиниста мальчиком. Тихим, мягким, даже робким. Но что-то в смуглом и сумрачном, чёрном его лице, в манере закладывать руки в карманы казалось настораживающим и развязным. Сергей прочёл:

В багровом зареве закат шипуч и пенен.Берёзки белые горят в своих венцах…

– Откуда это? – удивился Эрлих. – А дальше?

Сергей готов был плакать. Когда-то он писал провидчески эти строки младым царевнам. А сейчас – его закат… Разве он знал, что однажды этот мальчик, в котором он не видел поэта, как ни старался, напишет:

И бродит запах – потный, скользкий, тёплый.

Здесь истеричка жмётся к подлецу.Там пьёт поэт, размазывая соплиПо глупому прекрасному лицу.Но входит день.Он прост, как теорема,Живой, как кровь, и точный, как затвор.Я пил твоё вино, я ел твой хлеб, богема.

Осиновым колом плачу тебе за то.Подожду.А ремесло шпиона —Вряд ли признанное ремесло…Постою, пока сквозь гром и звоныМожно различать значенье слов.Но, когда последний человечий

Стон забьёт дикарской брани взрыв,Я войду, раскачивая плечи,Щупальцы в карманы заложив.

Пока они просто стояли на балконе и ждали, когда умрёт закат…

Вот как тут не порадоваться? Он будет держать в руках собственное собрание сочинений! Три толстые книжки. Разговаривал с Евдокимычем, чувствовал, что вся грусть слетела вмиг. Он составит их сам. Каждое стихотворение пустят с новой страницы. Он – уже классик современности. Представлял себе книжки воочию. В каждой будет его портрет, переложенный папиросной бумагой. Обязательно – тот, светлый, вдохновенный, в Париже. В другом томе – со склонённой головой. Только руку Исиды надо зарисовать. На каждой – рисунок родных берёз. Все стихи он расположит так, как сердце ему велит. Ведь их порядок – это тоже часть рифмы его жизни, ритм его страдающего сердца, который расскажет о нём больше, чем его глаза… Ему ещё много надо дописать для этого собрания. Вдруг осознал, что у него совсем нет стихов о зиме. О лете, об осени, о весне – есть, а о зиме – нет. Что ж. Сердце его замёрзло, живёт он с нелюбимой – это и есть зима жизни. Писать будет легко. Порадовался, что заплатят хорошо, деньги будут на много месяцев вперёд. Просил сразу выдать две тысячи – не дали. Он соберёт десять тысяч строк – по рублю за строку. Это очень солидно.