Танец и Слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина

Она не плакала. С побелевшим лицом рвала в мелкие клочки свои записки и письма к Сергею. Мать молча наблюдала за дочерью, пила валерьянку. Потом Соня долго стояла на балконе, с высоты четвёртого этажа смотрела в сторону Остоженки. Когда увидела милого с двумя приятелями, быстро ушла. Сделала вид, что пила чай в кухне. Один из приятелей оказался Вовой Эрлихом. Он остался ночевать. Соня не спала, слышала, как друзья долго и со смехом что-то обсуждают на кухне. Потом хлопнула входная дверь. Соня поняла, что они ушли…

Утром перед службой написала Сергею записку, чтобы приходил скорей. Что она очень, очень его ждёт. И что ужасно грустно.

Сергей вернулся следующей ночью. Она, не скрывая радости, уткнулась носом в его шею. Смутно различила чужие духи.

Пыталась вырваться. Он не давал, что-то горячо говорил в ухо, она никак не могла разобрать – гнев и возмущение бились кровью в висках. Когда смогла отстраниться от него, смотря в глаза, спросила, где он был.

– У Аннушки.

– Ты спал с ней?! – спросила Соня.

В ответ он просто кивнул. Звуки хлынули и поглотили её.

– Мы старинные друзья, – продолжал он.

– Ты её любишь? – допытывалась Соня.

– Нет. Уеду на Кавказ. Поминай как звали.

В это мгновение она почувствовала такую злость, будто готова была убить его…

Потом говорил: «Что случилось-то… Соня… Ты сама виновата, понимаешь?»

Что отлюбили мы давно,Ты – не меня, а я – другую,И нам с тобою всё равно

Играть в любовь недорогую.

Утром она уже не чувствовала острой боли. Самолюбие всегда можно отбросить. Её ещё в детстве учили, что гордыня – едва ли не худшее из зол. Лев Николаевич придумал для любимой внучки Сонюшки молитву: «Богом велено всем людям одно дело, то, чтобы они любили друг друга. Делу этому надо учиться. А чтобы учиться этому делу, надо первое: не позволять себе думать дурное о ком бы то ни было; второе: не говорить ни о ком дурного, и третье – не делай другому того, что себе не хочешь. Кто научится этому, узнает самую большую радость на свете – радость любви».

Да, она простила Серёжу сразу… Но пожалела, что прогнала Борю Пильняка. С ним было спокойнее. Что ж, она сама выбрала этот увесистый крест.

На «мальчишнике» он, трезвый, плакал. Сидя один в комнате. Слёзы текли, он не вытирал их и не мог остановить. Усмехался, вспоминая, как только что друзья, оберегая его, наливали ему не вина – воды. Он чокался, морщился и закусывал. Все смеялись… Действительно, сколько ему жить осталось? Если чахотка, то, может, и полгода, и несколько месяцев. Пару лет – самое большее. Какая гадость – эта его женитьба… Без любви, без страсти, просто потому что…

Видно, так заведено навеки —К тридцати годам перебесясь,Всё сильней, прожжённые калеки,С жизнью мы удерживаем связь.

Она ноги не бреет! Кому рассказать. Вот только здорово, что внучка Льва Толстого. Скууучно!

Пошёл к друзьям, сразу, с запевом:

Есть одна хорошая песня у соловушки —Песня панихидная по моей головушке.…За окном гармоника и сиянье месяца.Только знаю – милая никогда не встретится.

Все смотрели на него с болью.

Весело не было.

Ночевал у Гали, написал в письме Вержбицкому, что вряд ли что получится с новой семьёй. И что хочет к нему, на Коджорскую, к любимым друзьям, шумной Куре и кизиловому соку.

С Аннушкой и приятелями ездил в Малаховку, на дачу Тарасова-Родионова. Скучал…

Соня писала пять дней подряд в своём дневнике только одно слово: «Дура». На шестой день Сергей пришёл в Померанцев переулок. Она снова всё ему простила.

Ехал в поезде Москва – Баку, смотрел на Соню и думал: «Какая же она хорошая. Зря её обидел, зря». Целовал её пальцы.

На вокзал его пришла провожать Аннушка. В шутку подарила им голенькую куклу-ребёнка, пупса в ванночке. С намёком на рождение детей. Соня отвернулась, «подарок» не взяла. Просто молча села в вагон.

Разве это была дача? Настоящий ханский дворец, с огромным бассейном высотой больше двух метров, белым, сверкающим, как жемчужина, с кустами знойных, великолепных, одуряющих роз, всякими экзотическими растениями, павлинами, фонтанами, прохладными опочивальнями со множеством подушек на диванах и всей той роскошью, которая будто стала явью сказок «Тысячи и одной ночи». Мардакяны под Баку. Оазис в пустыне. Виллы, отобранные Советской властью у бывших владельцев. Их дом раньше принадлежал нефтяному королю Мухтарову.

Чагин сделал широкий жест рукой: живи, дорогой! Вот тебе полная иллюзия Персии, пиши – не хочу. Поэт ты прекрасный, Персия далеко, тут – почти Шираз, остальное – довообразишь. Сергей грустно улыбался…