Танец на раскаленных углях

— Я же просил никого никогда не наливать моей жене! — заорал Володя шваркнул кулаком по ближайшему столу. Баночки для специй подпрыгнули и жалобно зазвенели. Лицо его исказилось, глаза сузились, и Лине почудилось, что на «холке» у болгарина поднялась шерсть, как у волка.

Володя направился к бармену неспешной, но от этого еще более угрожающей походкой. Лина успела заметить, что пухлые щеки Веселина задрожали, как апельсиновое желе, которое тот подавал к мороженому. Володя наклонился к струхнувшему бармену и, цепко схватив его за галстук-бабочку, одновременно перехватил руку, которой тот попытался обороняться. — Ты что же, забыл, сучий потрох, о чем я только вчера предупредил тебя? Ты тогда чуть не обгадился от страха и поклялся, что подобное больше не повторится.

— Извини, Володя, не мог отказать русскому гостю, — бармен улыбнулся через силу, но в глазах его стоял страх, — видишь длинного мужичка, он вон за тем столиком сидит. Ну да, вон тот тип попросил меня наполнить бокалы для Ханны и этой очкастой русской тетки.

Володя свирепо взглянул на Лину и Башмачкова, рывком поднял легкую и податливую, почти гуттаперчивую от избытка алкоголя, жену и быстро поволок ее к выходу. Рука Ханны безвольно болталась в воздухе. Женщина вновь демонически расхохоталась, подмигнула Лине и изобразила в сторону Володи неприличный жест средним пальцем. Красавчик, к счастью, ничего не заметил и выскочил из бара со своей ношей на руках, громко хлопнув дверью.

Развлечений в баре больше не предвиделось, водевиль стремительно перешел в драму, и раздосадованный Веселин объявил, что бар закрывается. Хватит, мол, концертов на сегодня. Лина с Башмачковым быстро допили вино и вместе с другими туристами дисциплинированно разошлись по своим номерам.

«Молилась ли ты на ночь, Дездемона?»

— Утро красит нежным светом…, — над лежаком Лины зазвучал знакомый приятный баритон. Она невольно вздрогнула и открыла глаза. Широко улыбаясь, над ней склонился выспавшийся, свежий и веселый Башмачков. Словно и не было ни вчерашнего скандала с Володей, ни избытка «винечка».

— Успели с утра поработать над романом? По-моему, лишь сочинительство способно еще вот так, с самого утра вас взбодрить, — догадалась Лина. Она потерла слегка припухшие после «вечера интернациональной дружбы» глаза и вопросительно уставилась на литератора

— Успел поработать — не то слово! — похвалился Башмачков. — Трудился с рассвета до полудня, не покладая ноутбука. Идеи одолевали меня, как назойливые мухи, а пальцы, будто они существуют сами по себе, торопясь и путаясь, набивали текст. Здесь я пишу шустро, как Бальзак! Каких-то несчастных десять страниц до финала осталось!

— Везет же некоторым, — позавидовала Лина. — А вот сочиняю с трудом. К тому же против моей воли даже самые жуткие стервы оказываются в моих сочинениях довольно милыми созданиями. Ничего не могу с собой поделать, все время пытаюсь оправдать на бумаге даже самую злобную фурию. Каждый раз у меня получается, либо тяжелое детство их испортило, либо обстоятельства заставили поступать самым мерзким образом… В общем, если бы я писала сказки на сюжеты Перро, то мачеха Золушки у меня получилась бы довольно милой, хоть и ворчливой старушкой, а падчерицы — некрасивыми и несчастными толстушками. В общем, я не смогла бы создавать мрачные миры, где все ненавидят друг друга — вроде тех, которые выходят из-под пера нашей великой писательницы Петрушевской. Мне подавай уютный мирок, в котором все друг друга любят и лишь слегка друг над другом подтрунивают, попадая в разные забавные обстоятельства…. Ну, куда это годится? Где конфликт, без которого невозможна настоящая литература, где правда жизни? Кстати, Башмачков, откройте секрет: что вы хотите сказать вашим мрачным романом людям?

— Ну, что-то типа: «Да здравствуют выдуманные страхи — они помогают нам отвлечься от реальности, которая еще ужаснее!», — хохотнул Башмачков.

— Судя по вашему виду, этот девиз очень даже помогает вам в реальной жизни, — улыбнулась Лина. — Помню, еще до моего знакомства с Петром одна моя берлинская подруга с немецкой дотошностью допытывалась: а какое, собственно, «послание» несут читателям мои рассказики и романчики? «А вот такое: любовь, мол, вечна, а жизнь прекрасна», — бодро отрапортовала я, взглянув на нее с превосходством творца. — «И ты пишешь об этом по ночам, одна, в пустой квартире? — задумчиво протянула Бербела и вздохнула: — Да, невеселая история…».

Я подумала в тот раз, что немка права и надо что-то срочно менять. Ну, а вскоре в моей жизни появился Петр, и писать длинные романы сразу расхотелось. Да и некогда стало, домашних хлопот хватает. Нахожу время для сочинительства лишь в отпуске, да и то лишь на писание маленьких веселых «женских» рассказиков.

— Вот-вот, я всегда считал, что женщина и литература плохо сочетаются, — проворчал Башмачков, — кстати сказать, я заметил, вы в этот раз вообще ничего не пишете. А ведь времени достаточно. Да и впечатлений тоже…