Танец воров

– Ты составишь список всех, с кем его видела. Мне все равно, даже если он разговаривал с лошадью! Я хочу знать.

Я стоял над ней и смотрел, как она писала имена. Слезы падали на бумагу. Когда она закончила, я просмотрел список и сложил его пополам.

– Ты придешь сегодня на ужин, – велел я, – и не скажешь ни слова. Ты будешь сидеть и внимательно смотреть на всех, кто сидит за столом. Посмотришь на каждую царапину, синяк, повязку, на лица тех, кто мог пострадать следующим, например, на Нэша и Лидию. Ты подумаешь обо всем, что могло быть потеряно просто потому, что ты не подумала.

Остались только кусочки прошлого, скудные воспоминания, не собранные в единое целое. Прошлое не имеет значения, но я рассказываю о нем плачущим детям, что угодно, лишь бы они замолчали.

Давным-давно…

Мать Годреля рассказывала мне сказки, потому что моя мать уже умерла. Иногда я боялась слушать. Я бы хотела, чтобы она была здесь. Теперь я заполняю пробелы своими словами.

На холме стояла большая крепость…

Падальщики громко стучат в ворота, требуя, чтобы мы открыли. Они говорят, что убьют нас, искалечат, будут пытать, но мы их не пускаем. Грейсон нажимает на рычаг, и мы слышим крики. Поставленные им пики сделали свое дело.

Я выглядываю из-за ворот, подаю ему сигнал. Остальные убегают. Он нажимает на рычаг, и криков становится больше. Те немногие, кто остался жив, больше не станут нас беспокоить. Теперь мы превосходим их числом.

– Миандра, 16 лет

Глава тридцать восьмая. Кази

Я устроилась у окна в комнате Синове, прижав к шее мешок со льдом, как велел целитель, и подтянув колени к груди. Отсюда открывался прекрасный вид на раскинувшиеся сады и массивные дома. Они возвышались словно короли на тронах, пронзая мандариновое небо шпилевидными коронами.

Прямо над ними ленивыми полосами клубились тонкие облака, отчего великая крепость казалась не столько суровым каменным воином, сколько теплым убежищем. Я устала. У меня все болело. Убежище – это все, чего я хотела.

Красота дополнилась волшебством, когда по небу пронеслось темное облако. Летучие мыши. Тысячи, может быть, миллионы мышей, летящих куда-то. Сумерки сверкали на их крыльях, как искры молний во время урагана. Джейс рассказывал, что горы Моро изобиловали пещерами. Некоторые из них были настолько велики, что могли вместить весь Дозор Тора. Теперь я знала, что там обитали и летучие мыши.

«Идите посмотреть»,

 – хотела позвать я, но Рен сидела в кресле с закрытыми глазами, перебирая пальцами мягкий халат. Синове нежилась в ванне, удивляясь, что горячую воду можно было получить одним поворотом ручки.

– Как они это делают? – спросила она.

Я рассказала, что объяснила мне Олиз. На крыше стояли цистерны с подогревом. Горы, возвышавшиеся за крепостью, обеспечивали достаточное количество воды. Синове наклонилась, подливая горячую воду и воркуя от наслаждения, затем снова легла на спину.

Я изучала ее, удивляясь молчанию. Ее руки лежали за головой, а большим пальцем ноги она играла с капающей из крана водой. Любопытно, что она до сих пор не упомянула Эбена. Ни разу. Его последние слова должны были ввергнуть ее в многочасовые догадки. Всего несколько недель назад она по нему сохла. Теперь же, казалось, они была больше увлечена горячей ванной, чем удивительной новостью – Эбен и Натия не выдавали себя за мужа и жену. Они были женаты.

Пока я размышляла о Синове, Рен удивила меня, сказав:

– Я понимаю, почему Натия презирает капитана. Он еще хуже, чем Комизар.

– Почему? – спросила я. Не могла и представить себе никого более презренного, чем он.

– Комизар был беден, как мы, и знал, что такое ничего не иметь, а у капитана было все – престижное положение в Морригане, место в кабинете министров, богатство, власть, но ему этого было мало. Кроме того, он отличался жестокостью. Когда королеву ранили…

– Нет, – отозвалась Синове.

Мы с Рен подпрыгнули. Мы повернулись, чтобы посмотреть на нее, не понимая, что она имела в виду. Синове лежала в ванне, а ее глаза отрешенно смотрели в потолок. Я сомневалась, что она вообще нас слушала.

– В тот день на площади против нас ополчились губернаторы и стражники, – продолжала она. – Вот кто был самым презренным.