Обгоревшая спина дико чесалась, а насмешливый взгляд Марека отравлял существование. Эх, сейчас бы сметанкой кожу помазать или кефирчиком, как в детстве. Салаватову, сколько он себя помнил, никогда не удавалось загореть нормально, чуть пересидишь на солнце — и все, прощай шкура. Кефир хотя бы приглушал боль, но мазаться кефиром на глазах Марека… Салаватов представил себе, как удивленно вытянется рожа этого хлыща. Или не вытянется? Хорошее воспитание поможет справиться с чувствами.
Ника вышла за коньяком и пропала. Марек вежливо улыбается, в глазах — печаль, на руке — дорогие часы с золотым браслетом.
— Ты подумал?
— Подумал. — Салаватов внутренне собрался, готовясь к неприятному разговору.
— И что?
— И ничего. Я не уеду.
— Зря. — Марек не огорчился, или, по крайней мере, виду не подал. Улыбка сохраняла вежливую отрешенность, глаза печаль, а стильный браслет стильных часов тускло поблескивал. — Она все равно меня выберет, а ты останешься на бобах.
— Вот что мне в тебе нравится, так это оптимизм. Неужели, своих денег не хватает?
— Ну, как тебе сказать… — Марек задумчиво потер переносицу. Жест получился аристократически-изящным и нисколько не манерным. Жаль, нельзя утешить себя мыслью, что Марек — голубой, ориентация у него традиционная, следовательно, рано или поздно Ника окажется в его постели. Лучше, конечно, поздно, а еще лучше — никогда, но в сказки Салаватов давно не верил. Женщинам нравятся рафинированные типы вроде Марека, женщины, словно дети, выбирают конфеты по обертке: чем ярче, тем лучше.
— Слушай, а зачем она тебе? — Поинтересовался Егорин, пользуясь отсутствием Никы. Кстати, где она пропала?
— Нет, допустим, я сообразил, что на деньги ты не претендуешь. Ты не так глуп, чтобы не понимать бесперспективность ваших отношений, но продолжаешь упорствовать. Неужто, любовь тому причиной? — В устах Марека слово «любовь» приобрело пошловатый оттенок полуночного траха с заезжанной клиентами и жизнью путаной.
— Любовь — страшное чувство. — Соизволил пояснить Егорин. Да что он вообще знает о любви?
—
— Не вмешивайся. — Попросил Тимур, но просьба пропала втуне.
— И что?
— Не собираюсь.
— Ника, бесспорно, милая девушка, но ничего особенного, другую найдешь. Разуй глаза, в ней же ничего нет: ни фигуры, ни личика, она и держать себя не умеет.
— Еще одно слово и… — Тимур сжал руку в кулак. Потом разжал. И снова сжал. Марек правильно понял намек, рассмеялся, будто услышал нечто донельзя забавное, и замахал руками, словно мельница.
— Молчу, молчу…
— Молчи.
— Опять ссоритесь? — Ника с подозрением посмотрела на Салаватова и перевела взгляд на Марека, тот, отвесив шутовской поклон, почтительно произнес:
— Да нет, прекрасное созданье, разве уместны ссоры под кровом сего дома? Прекрасная дева кротостью и красой своей способна унять не то, что ссору — войну!
— А… Тогда понятно. — Ника моментально залилась румянцем и, отведя глаза в сторону, выставила на стол две бутылки. Длинную с янтарной жидкостью — надо полагать, коньяк, — и пузатую, из зеленого стекла — какой-то ликер. Чай был моментально забыт, а на столе, словно по мановению волшебной палочки, появились пузатые бокалы, розовая ветчина, краснобокие яблоки и что-то еще.