Танго на цыпочках

Аполлон Бенедиктович от врачей слышал, будто бы раны, подобные этой, болезненны и, что гораздо хуже, смертельны. Раненый тяжело дышал, грязная кожа блестела потом, а кровь черными в лунном свете ручьями лилась на землю. Выльется вся — и конец настанет оборотню.

Палевич присел рядом и, заглянув в совершенно безумные синие глаза, спросил:

— Кто?

— Она… Она… Велела… — Слова кровавыми пузырями выползали изо рта человека, пузыри лопались и мелкие брызги летели в стороны.

— Кто она?

— Она… Она велела… Ведьма… Клад хранит… Обещала… — Голос слабел, и Палевичу пришлось наклонится к самым губам, чтобы расслышать хоть что-нибудь.

— Дух… Обещала допустить… Если служить буду… Верно…

Человек облизал губы и продолжил.

— Ей мешали… Сказала убить и я… В дом впустила… Доктор разгневал, в жертву потребовала… В жертву ей… Я жертвами чтил… Ей нравилось… Любит кровь… Много крови клад открыть…

— Имя!

— Ва… Вайда! — Раненый захрипел, точно это имя отняло последние силы, предсмертная судорога скрутила тело, и Палевич отвернулся. Федор, молча стоявший в стороне, перекрестился.

— Вот и все. — Аполлон Бенедиктович говорил скорее с собой, чем с Федором.

— Ваша правда. Грех-то какой… Человека… Я ж думал, что волк это, а это он… — Жандарм все никак не мог успокоиться. Сжимал проклятое ружье в руках и бормотал никому ненужные оправдания, про то, что не думал, не знал, а знал бы — в жизни б не выстрелил в живого человека.

— Нужно выяснить, кто это. — Аполлон Бенедиктович оборвал словоизлияния Федора.

— Так… Януш. Кузнец пропавший. А он, выходит, и не пропал, на болотах жил, блаженный, клад все искал.

— Януш?

— Януш. — Подтвердил жандарм.

Последняя деталь мозаики стала на место. Вот и конец.

Доминика

Я проснулась от тишины. Всю ночь выл ветер, снаружи что-то хлопало, трещало. Падало, стучалось в стены, гремел гром, стучал по крыше дождь, и вдруг тишина. В доме темно. Из-за плотно закрытых ставен нельзя понять, день на улице или глубокая ночь. Надо выйти и посмотреть. Надо…

Наружу тянуло с непонятной мне самой силой, которой невозможно быдл противится. Да и зачем. Если очень хочется, то можно. И, быстренько одевшись, пригладив руками волосы — искать расческу и зеркало было лень — я спустилась вниз.

Все-таки день, точнее утро: окна в гостиной распахнуты настежь, приглашая ветер и солнце заглянуть в дом. На полу грелась целое семейство солнечных зайчиков. Они выглядели такими теплыми и радостными, что я не удержалась и, разувшись, стала в центр самого большого и яркого пятна. Горячий пол щекотал ступни, а избыток солнца заставлял жмуриться. Теплые лучи гладили кожу, волосы, воздух пах травой и свободой, хотелось выбраться из дома и бежать, бежать по мокрой траве, сколько будет сил.

Я обратила внимание на эти голоса только потому, что они совершенно не вписывались в это утро. В них звучала целая гамма чувств: страх, раздражение и, самое главное, ненависть. Честное слово, сначала я подумала, что Салаватов вновь с Мареком ссорится, но… но один из голосов принадлежал женщине! Откуда на острове взялась женщина? И о чем разговор? Пожалуй, в другое время я бы не стала подслушивать, это неприлично, но в последнее время вокруг творилось столько всяких странностей, что…