Танго на цыпочках

Она молча протянула кованый подсвечник. Тяжелый, неужто в доме не нашлось ничего более легкого и уместного для ночных прогулок? Впрочем, сам подсвечник Палевича интересовал постольку поскольку, ему нужно было убедиться, что ночной гость или гостья — не наваждение. Поднеся свечу к той стороне двери, которая выходила в коридор, Аполлон Бенедиктович с немалым облегчением увидел на дереве не слишком глубокие, но широкие и длинные царапины.

— А это, по-вашему, что?

Пани Наталья, увидев явные следы присутствия в доме зверя, не стала кричать или плакать или требовать охрану и немедля, нет, она с тихим стоном осела на пол.

Доминика

Я ждала, с самого утра ждала, а Лара все не звонила. Почему? Может быть оттого, что на улице день, а я читала, будто призраки появляются исключительно по ночам. Но звонила же она и днем. Не понимаю. Ведь она сама же сказала, чтобы я ждала звонка, я и жду. Голова болит, это от солнца, я плохо переношу солнце и жару вообще. Тимур вон заснул, хорошо ему, он всерьез не воспринимает, думает, будто это все шутки. Какие шутки, когда… Но с Салаватовым не так страшно, он, хоть и злой, но надежный, не бросит наедине с призраком.

С другой стороны, если это действительно чья-то идиотская шутка — не понимаю, правда, каким хладнокровным беспринципным ублюдком нужно быть, чтобы так "шутить" — то Салаватов убийца. Все вновь возвращается на круги своя, прежняя ненависть, прежние сомнения, прежние выдумки — когда-то я старательно придумывала ему оправдания, но не сумела. Точнее, все оправдания перевесил один-единственный факт: Лара — моя сестра, и убийца ее должен понести наказание, кем бы он ни был.

Сразу после больницы — тогда у меня были еще деньги, и Ларины картины, и кое-какие вещи, которые можно было продать — я закрутила роман. Мужика подцепила в баре, его звали Васей, он был женат, неплохо устроен в жизни и любил молоденьких дур, вроде меня. Вася искренне полагал, будто я влюблена в него по уши, а я просто пыталась выжить из себя Салаватова. Одно дело, когда он — жених моей сестры, тут можно лить слезы и тайно вздыхать, наблюдая за ним исподтишка и глупо хихикая над каждой шуткой, и совсем другое, когда он — убийца. Ларин убийца. Тут уж я не имела права на любовь, тут должна была остаться одна лишь ненависть. Вот я ее и растила, точно редкий, капризный цветок, а отвращение к Васе — животик, мясистые губы и неистребимый запах пота — послужило этому цветку своеобразным удобрением. Однажды я не выдержала и рассказала Васе все, что о нем думаю. Наверное, не следовало, Вася по сути неплохим мужиком был, подарки дарил, а однажды даже цветы принес…

Тимур во сне хмурится, серьезный такой, даже смешно. А Лара не звонит.

Вечером — девять часов, по-моему, это вечер, даже если за окном все еще светло — вечером мы поссорились. Из-за пустяка, ерунды какой-то, на которую в другое время и внимания не обратили бы. Я была зла на Лару — она так и не позвонила, на лето, на жару, на головную боль, из-за которой тяжело было не только думать, но и дышать, и на Салаватова. Он проспал целый день, а, проснувшись, стал читать мои газеты и комментировать прочитанное. Вот на какой-то из статей мы и срезали. Он доказывал, что…

Впрочем, не важно, что он там доказывал. Не прав был и все. Мог бы и уступить, видел же, в каком я состоянии. Слово за слово — и я высказала Тимуру все, что о нем думала. Господи, Господи, Господи… Да он же вышвырнет вон из квартиры, и тогда Лара позвонит домой и будет ругаться. Я не могу, когда она на меня ругается.

Пришлось извиняться. Ненавижу извиняться, особенно если чувствую, что права. Салаватов выслушал молча, кивнул и ушел курить на балкон, а мне еще хуже стало. Мы же съездили на кладбище, как она просила. Я розы привезла, ей нравились розы, тогда почему не звонит?

На часах уже почти девять. Тимур, лежа на кровати, смотрит телевизор, меня игнорирует. Обиделся, значит. Но я же извинилась! Чувствую себя полным ничтожеством: за что ни возьмись, все из рук валится. Правильно Лара говорила: бесталанная я, и никчемушница, даже извиниться толком не умею. Лара бы на моем месте давно помирилась, и не она бы прощения просила, а он.

Ненавижу себя.

Телефон молчит. Не выдержав, проверяю, есть ли гудки — а, вдруг, на линии обрыв? Гудки есть, продолжаю ждать.