Танго на цыпочках

Тимур, бросив что-то резкое в спину, уходит на кухню. Снова я одна, я и телефон, и невидимый поводок между нами. Раздражение выплескивается через край, если не дать ему выход — умру, лопну от злости в прямом смысле слова. Или череп от боли треснет.

Тимур

Вечером жара спала, стало легче дышать, и мысль о еде не казалась столь уж отвратительной. Наоборот, Тимур понял, что, если немедленно не съест хоть что-нибудь, то непременно помрет. Прямо на диване и помрет. Или на кухне, у холодильника, в котором вдруг потерялась банка с килькой. Килечка в томате, его любимая, и хлебушек свеженький, и помидорчик с огурчиком… Салаватов аж застонал, предвкушая удовольствие.

— Жрать будешь? — Поинтересовалась Ника, вечно ей надо все испоганить, сидела бы дальше у своего телефона, точно шавка, поджидающая хозяйку, у дверей магазина, так ведь нет — на кухню приперлась, то ли его караулить, то ли своим видом на нервы действовать. От тихой девочки Доминики, которая утром трогательно обмакивала розы салфеткой, чтобы не сгорели, не осталось ничего. Девушку словно подменили за то время, пока он спал. Любое предложение в штыки встречает, а из-за дурацкой статьи о дурацких же полтергейстах, ворующих со склада железнодорожные рельсы, вообще поругались. Дурдом.

— Не жрать, а кушать. Хочешь? — Тимур протянул ей горбушку хлеба, и баночку поближе подвинул. В данный момент у него не было желания ссориться или отношения выяснять, хотелось просто сидеть и кушать кильку в томатном соусе, закусывая хрустящим огурчиком, и наслаждаться вкусом, тишиной и прохладой, которой завтра не будет.

Ника хлеб взяла и, дотянувшись вилкой до жестянки, выковыряла жирное рыбкино тельце. Некоторое время ели молча, Доминика даже повеселела, и Салаватов расслабился. Оказалось, зря.

— Из-за чего вы ругались? — Спросила Ника, облизывая жирные пальцы. — Ну, я же помню, что вы все время ссорились, только не помню из-за чего.

— А Лара что говорила?

— Говорила, что ты ущемляешь ее свободу, хочешь полностью поработить ее, подчинить себе, а это неправильно. — Доминика зевнула и потерла глаза. По всему видно: спать ей хочется неимоверно, уже которые сутки на ногах, да и нервы у девочки не железные, того и гляди сорвется. Сказать, чтобы легла и выспалась, пока есть такая возможность — кто знает, чего их в будущем ждет, так ведь не послушает же. Самостоятельная очень. Будет сидеть, скатывая из хлеба шарики, зевать и долбить его вопросами, точно дятел сухое дерево, до тех пор, пока не рухнет под стол от усталости. Или Тимур, не выдержав напора, не сбежит.

— Ты собственник?

— Нет.

— Тогда в чем дело? Не молчи.

В чем дело? Дело было не в чрезмерной ревнивости Салаватова или в его желании подчинить Лару своей воле, дело было в героине. Между Лариным "хочу" и Тимуровым "нельзя" пролегла тонкая граница белого порошка. Непреодолимая черта. Адский рубеж, впрочем, Лара называла героин "райским" порошком, выходит, и рубеж тоже райский. Салаватов упрямо втолковывал "ты должна завязать", а она слышала лишь одно слово — "должна", и взрывалась в праведном негодовании, утверждая, будто никому ничего не должна, а, если и должна, то уж точно не Тимуру. Тогда он попробовал шантажировать, угрожая, что разорвет отношения, но, оказалась, на отношения Ларе плевать было, разрыва она не боялась. Она вообще ничего не боялась. Салаватов говорил о смерти, он в ответ предлагала разделить смерть на двоих, во имя любви, во имя вечности. Лара не желала понимать, что ему такая вечность не нужна, ему хватает и реальной жизни, ей же требовался свой собственный мир и собственные крылья из белого порошка.

— Не молчи, а то мне спать хочется.

— Иди и спи.

Ника лишь фыркнула, еще чего, жди больше, так она и уйдет, оставив Тимура наедине с воспоминаниями, это ведь и ее воспоминания тоже.

— Ты говоришь, что не убивал… — Доминика погладила темную поверхность столешницы, скатывая хлебные крошки в одну кучу. — Но тогда кто?

— Хороший вопрос. А, главное, какой неожиданный. — Пробубнила Сущность.

— Не ерничай, — приказал ей Тимур. — И вообще помолчи пока.

Сущность, пробурчав нечто относительно особенностей Салаватовского интеллекта, послушно заткнулась. Вот и умница, а вопрос действительно хороший, такой хороший, что Тимур за шесть лет до ответа не додумался.

— Кто тогда? — Не сдавалась Ника. — У нее не было врагов, кроме… — Доминика, сообразив, что чуть не ляпнула откровенную ложь, пристыжено замолчала.

— Договаривай уже: "кроме тебя". Ты ведь это хотела сказать? Я был первым и, можно сказать, единственным врагом твоей сестры. Так, что ли?

— А, хочешь сказать, не так? — Ника даже раскраснелась от обиды. А глаза-то, глаза! Сверкают, точно болотные огоньки в ночи.

— Лара ссорилась с тобой. Она вообще мне сказала, что с тобой разойдется, она даже уехать хотела!

— Куда?