Тарзан. Том 5

Нума смерил расстояние до добычи своими зоркими глазами, горящими теперь, как два огромных топаза, желтым огнем на его породистой оскаленной морде. Он мог убить — на этот раз мог! Один устрашающий рев парализовал бы бедное животное впереди. Минутная пассивность оленя, единственный точный прыжок со скоростью молнии — и Нума-лев будет рвать клыками дымящееся мясо. Нервный хвост медленно извивался от нарастающего нетерпения, и вдруг резко вытянулся и напрягся. Это было сигналом к нападению.

Вокальные данные молодого льва были прекрасны. Раздался громоподобный рев, когда, как молния с чистого неба, Чита-пантера прыгнула на тропу между Нумой и оленем.

Шита нанесла замыслам льва сокрушительный удар. С первым же промельком ее пятнистого тела сквозь листву, свисавшую над тропой, Бара, обернувшись, кинул испуганный взгляд назад — и его как ветром сдуло.

Рев, долженствующий парализовать бедную жертву, вырвавшийся из глубокой глотки огромной кошки, перешел в сердитый рык, кипящий яростью против досадного вмешательства дерзкой,Шиты, посмевшей отнять у Нумы добычу, и удар, предназначавшийся Баре-оленю, обрушился на пантеру. Но и здесь Нума был обречен на разочарование, так как при первых звуках устрашающего рева,Шита сочла лучшей доблестью вспрыгнуть на стоящее рядом дерево.

Через полчаса Нума был окончательно разъярен, и тут он неожиданно учуял запах человека. До этого гроза джунглей пренебрегал неприятным мясом, презирая человека как добычу. Такое мясо годилось в пищу только для старых, беззубых и дряхлых кошек, для тех, кто не мог больше охотиться на быстроногих травоядных.

Бара-олень, Хорта-кабан и лучшая добыча из них — осторожная мясистая Пассо-зебра — вот кто был прекрасной пищей для молодых, сильных и проворных львов. Но Нума был голоден — голоднее, чем когда-либо за все свои короткие пять лет жизни.

Что из того, что он молод, силен, хитер и свиреп?

Перед лицом голода, который всех стрижет под одну гребенку, он был равен старому, беззубому и дряхлому зверю. Его брюхо кричало, громко кричало от боли, и его пасть истекала голодной слюной в тоске по любому мясу. Зебра, олень или человек — какое значение это имело сейчас — только теплое мясо, красное от горячего сока жизни! Даже Данго-гиена, пожиратель и падали, и требухи, в этот момент показался бы лакомым кусочком для Нумы.

Великий лев знал привычки и слабости человека, хотя до этого никогда не охотился за человеческим мясом. Он знал ненавистных Гомангани, самых медлительных, самых глупых и самых беззащитных тварей. Они не знали ни леса, ни звериных хитростей. Подкрадываться при охоте на человека не было необходимости. Но у Нумы после стольких неудач не было ни желания выжидать в засаде, ни терпения — человек просто не заслуживает этого из-за своей беспомощности и беззащитности в джунглях.

Ярость льва терзала его почти с такой же силой, с какой пустые кишки терзал нестерпимый голод, и теперь, когда чувствительные ноздри сказали ему о свежем следе человека, он, склонив голову, издал громогласный рев и быстро припустил, стараясь не производить шума, по тропе к намеченной добыче.

Великолепный и ужасный, по-рыцарски небрежный к своему окружению, царь зверей крался по тропе. Естественная осторожность, унаследованная всеми существами, живущими среди дикой природы, покинула его. Чего ему, грозе джунглей, опасаться? Какая необходимость в осторожности может быть в охоте на человека? И поэтому лев не распознал опасности. Более осторожный и опытный Нума, наверное, не попался бы так глупо. Треск веток и шорох падающей земли поведали Нуме о чрезмерной легкомысленности. Он стремительно рухнул в хитро придуманную яму-ловушку — ее вырыли туземцы из племени Вамабо специально для этой цели в середине звериной тропы.

Тарзан-обезьяна стоял посередине луга, наблюдая за тем, как самолет уменьшался до минимальных, игрушечных размеров на восточной стороне небосклона. Он испустил вздох облегчения, увидев, как самолет благополучно поднялся в небо с британским офицером и Бертой Кирчер на борту. В течение нескольких недель Тарзан чувствовал стесняющую его ответственность. В этой дикой местности, где полная беспомощность, останься они одни, превратила бы этих людей в легкую добычу для хищных животных или жестоких людоедов племени Вамабо, Тарзан не мог не ощущать беспокойства за судьбу соплеменников, хотя женщина и была, как он думал, его кровным врагом.

Тарзан-обезьяна любил не связанную ничем свободу, и теперь, когда эти двое были уже в безопасности,— с его плеч свалилась гора всей тревоги и вынужденных забот. Он вздохнул с облегчением и почувствовал, что может продолжать свое путешествие к западному побережью, туда, где давно ждет наследника хижина его умершего отца.