ТАСС не уполномочен заявить…

«Ну, и соня мне досталась, – думал он какое-то время спустя, глядя на Ларису. – И посмотри, как обнимает и не отпускает тебя, даже во сне. Неужели – охомутал кобылку? Нет, она, конечно, взбрыкиваться еще будет. С ней всегда надо быть начеку. Ее так заносит. Впрочем, что к нему ее тогда занесло, в тот день – это здорово. Лишь бы ни к кому другому… И с капризами ее женскими (как же без них Королеве!) он знает, как теперь справляться. Способ есть один безотказный.

Но как быть с тем… С тем опереточным красавцем и залетным гастролером? Что он для нее значит? Ох, чувствую, опасен… Я должен это узнать. Но, ведь, не сегодня же? Но и не затягивай. Я видел, как она целый год страдала, как он ее присушил. Я каждый вздох ее помню… Ты, главное, сейчас не давай ей опомниться. Чтобы, как она сама говорит, у нее не осталось ни одной извилины, чтоб растворилась в тебе вся без остатка… Чтоб память стерлась о тех, кто был до него… Это только его сокровище. И он Скупой Рыцарь. И он свое сокровище никому не отдаст. Не давай ей опомниться. Да куда ж больше-то? Он ее совсем задушил сегодня поцелуями, бедняжку. Вон она, какая тоненькая, хрупкая. Но как его обнимает нежно и крепко. Как обнимает! И какие слова ласковые говорит. Какие слова»…

Зачем обнимала, зачем целовала…

… Аристарх зашел в комнату.

– Уже проснулась? – обратился он к жене.

– Меня, вроде, звонок разбудил.

– Это Павел Тихонович звонил. Поинтересовался, не нужно ли нам чего. Я его успокоил.

– Отец еще что-нибудь сказал?

– Осторожно напомнил, что уже четыре дня прошло после свадьбы и какое сегодня число.

– Неужели четыре дня?

– Я потом посмотрел на электронное табло телефона и сам удивился. – Мужчина улыбнулся. – Он еще сказал…

Лариса насторожилась.

– Сказал, чтоб я мозги тебе прикрутил с самого начала…

– Узнаю папаню, небось, еще и поддатенький был.

– А, по-моему, просто голос у него радостный был.

– Еще бы. Наконец-то, свою непутевую дочь сбагрил.

– Любимую, между прочим, дочь, – заметил Аристарх. – А ты знаешь, что родители, разумеется, если они живут в мире и согласии, когда их дети женятся или выходят замуж, могут пережить что-то вроде второго медового месяца? Я насчет своих абсолютно уверен, – улыбнулся он.

– Ну, если это действительно так, – сказала в задумчивости женщина, – то мой папаня тоже своего не упустит, не сомневаюсь. Удивляюсь, как же моя мать с таким подарком прожила жизнь.

Она замолчала.

– Неужели прошло уже четыре дня, Арис? Как такое возможно?

– Это потому, что у нас с тобой всё смешалось: день и ночь, утро и вечер. Может, открыть шторы?

– Нет, я не хочу, – и она легонько прикоснулась к его руке.

– Я тоже.

Он вдруг засмеялся.

– «Прикрутить мозги», – мне это очень понравилось. Если ты говоришь, что у тебя не осталось ни одной извилины, значит, мне это удалось?

– Удалось. В моей голове теперь лишь проскакивают одни междометия, и те – иногда…

– Ты хочешь перекусить?

– Пожалуй, не откажусь от сока и какого-нибудь бутерброда.

– Ты так мало ешь, как птичка. Я сейчас…

Аристарх принес из кухни на подносе бокалы с соком, бутерброды с ветчиной и три красных яблока.

Лариса съела один бутерброд, отпила полбокала сока, взяла в руки красивый плод и задумалась.

– Хочешь? – и она протянула мужу яблоко.

– Сначала ты.

Лариса надкусила фрукт.

– А теперь ты, – и она отдала ему сочный плод.

– Искусительница ты моя, – сказал Аристарх, возвращая ей яблоко, которое он тоже надкусил.

При этих словах Лариса вдруг внутренне содрогнулась, вспомнив, что однажды уже слышала их. Она так явственно увидела то, валявшееся на ковре гостиничного номера «России» красивое красное яблоко, которое ей с Мишелем не суждено было надкусить. И теперь было понятно, почему. То был знак судьбы. СВОЁ яблоко она будет есть с другим…

Какая-то тень пробежала по ее лицу, она даже слегка улыбнулась, еще раз едва коснувшись красивого красного плода, и тут же отложила его в сторону.

– Что ж ты так плохо ешь, девочка моя? – он чуть приблизился к ней, мгновенно ощутив ее смятение и произошедшую перемену.

Она вздохнула. И вздохнула совсем как-то не так, как он уже привык слышать за то короткое время, что они провели вместе. Вздох – как прощание. Или – сожаление?

И уже в следующую секунду он точно знал, кто сейчас стоял между ними. Тот, другой. Но почему вдруг, когда у них всё так прекрасно? Он чего-то не знает. Он должен это знать. И сейчас же. Немедленно.

(«Смотри только – не наруби дров»).

– А ты почему не ешь бутерброды? – она прикоснулась к его руке, тоже улавливая в нем непонятную перемену.

– Я не голоден.

– Неужели? Это так на тебя не похоже, – улыбнулась она и снова погладила его по руке, видя странную зажатость. – Что-то не так?

– Ну, что ты, всё хорошо, моя девочка, – сказал он, целуя ее руку, и отводя немного в сторону глаза.

– Но я же чувствую, Арис. Ну, родной мой, ты же шутил только что, а сейчас…

(«Родной мой», ты это учти, дровосек).

– Ну, хорошо, – выдохнул мужчина. – Я хотел сказать об этом, еще немного даже раньше, чем сегодня…

Он волновался.