Татарская пустыня. Загадка старого леса

Постепенно Бенвенуто приручил свои лыжи, они стали послушнее, уже не разъезжались в разные стороны, не набегали друг на друга и преодолевали даже высокие сугробы. И вот однажды Бенвенуто – еле приметная темная точка – появился на вершине горы, откуда начинался длинный спуск, по нему съезжали лишь отчаянные смельчаки. Товарищи испуганно смотрели на него снизу. И Бенвенуто помчался по склону, согнув колени, прищурившись. Лыжи скользили по ледяной корке, дребезжали и поскрипывали, то и дело норовили разойтись порознь.

Маленький Проколо мчался точно вихрь, от ветра, хлеставшего в лицо, и от скорости на глаза наворачивались слезы, в ушах стоял свист, справа и слева мелькали деревья, сердце бешено колотилось, затормозить уже было нельзя. Он пронесся мимо приятелей, взметнув в воздух облако сверкающего снега, которое плавно осело наземь – ледяные кристаллики, похожие на крошечных зимних духов, чья жизнь так коротка. Бенвенуто молнией пролетел через стайку мальчишек, в мгновение ока вспорол лыжами низину и нырнул в гущу елей, с которых, брюзжа, вспорхнуло десятка два воронов.

– Бенвенуто! Бенвенуто! – крикнули приятели – из тех, кто покрепче и поотважнее, – и, смеясь, пустились за ним вдогонку, ведь Бенвенуто прошел боевое крещение и стал одним из них.

Сменялись дни, год подходил к концу. В доме Проколо время текло медленно, особенно долгими казались вечера, поскольку радио полковнику быстро надоедало.

– Вам бы спуститься иной раз в Нижний Дол, господин полковник, – говорил Ветторе. – Среди людей-то, пожалуй, веселее будет.

Но Проколо не покидал своих владений, и никто не навещал его, кроме Аюти, который являлся дважды в неделю доложить, как он управляется с лесами, принадлежащими Бенвенуто, да самого Бенвенуто: мальчик заглядывал к полковнику по воскресеньям, с утра, они обменивались сухим приветствием, и Бенвенуто уходил. Время от времени прилетала сорока, чтобы сообщить новости, а Маттео наведывался каждый вечер в пять часов и спрашивал, какие будут распоряжения, однако распоряжений не было.

С Маттео полковник держался довольно высокомерно и беседовал неохотно; ни разу он не намекнул ветру о том, что утратил власть над духами Старого Леса, и уж конечно не рассказывал, почему так случилось. Говорят, они оба, Маттео и Проколо, вообще избегали упоминать имя Бенвенуто. Когда-то они пытались разделаться с ним, а теперь сильно изменились, но хотели тем не менее казаться столь же непреклонными и суровыми, как прежде, с таким же крутым нравом и несгибаемой волей, и считали ниже своего достоинства испытывать сострадание и любить. Быть может, они думали сохранить в себе таким образом юношеский пыл и силу духа, вот и лгали друг другу. И каждый боялся, что другой заведет разговор о Бенвенуто; в итоге они за все время ни словом не обмолвились о мальчике.

Наибольшим доверием у Себастьяно Проколо – если, конечно, уместно говорить о доверии, когда речь идет о таком человеке, как полковник, – пользовалась сорока. «Да, это правда: ты никогда меня ни в чем не упрекала и ни разу не вменила в вину гибель твоего брата, – часто повторял полковник. – Правда и то, что ты не забивала себе голову всякой чепухой – поэзией, к примеру, и несла службу если не безупречно, то по крайней мере честно, старалась как могла». Он, разумеется, хотел бы добавить: «…и до конца жизни не забуду, как ты вступилась за меня на судебном процессе, хотя никто тебя об этом не просил». Но молчал из стыда.

Когда сорока прилетала с новостями, она устраивалась на лампе, что стояла на письменном столе, а полковник, откинувшись на спинку кресла, сидел неподвижно и слушал.

Сорока была любопытна и интересовалась всем, что происходило вокруг, однако вряд ли понимала, что творилось в душе у Проколо, и зачастую начинала болтать о Бенвенуто. Рассказывала, как он возмужал, окреп, каким стал сильным – наловчился кататься на лыжах не хуже приятелей. Однажды, сбиваясь от волнения и то и дело теряя нить рассказа, сорока поведала полковнику историю о кошмарах: как-то вечером они подстерегли Бенвенуто, когда тот заснул в лесу, но мальчик ухитрился поймать одного из чудищ в рюкзак. Не исключено, что птица все приукрасила, пытаясь выманить у полковника то, о чем он умалчивал.

По лицу Проколо, однако, сложно было что-то прочесть, и только пару раз за время рассказа он пробормотал: «Занятно… да, занятно».