Театр эллинского искусства

…красой всех людей владеяНа земле, Елена, она и мужа,Что наилучшимБыл, оставила, и пошла на Трою.

И отца, и мать, и дитя родное —Всех она забыла: гнала беглянкуСила Киприды.Непреклонна мысль ее…[475]

Рассматривая этот фрагмент, современный исследователь приходит к убедительному выводу, что Сафо не просто защищала Елену от морального осуждения. Она ориентировала девушек возглавляемого ею фиаса (женского культового содружества, задачей которого было предсвадебное служение Артемиде, включавшее обучение музыке, танцам, стихосложению и деторождению) на подражание Елене:

Право Елены на свободу выбора обосновывалось исключительно божественной красотой Елены. По-видимому, именно красота и делала ее, в глазах Сапфо, богиней. Красота, таким образом, вообще рассматривалась Сапфо как божественное качество, приобщение к энергии которого — это условие успеха любой девушки, желающей подражать Елене как божеству красоты и привлекательности[476].

В основе логики Сафо (я верю, что она была именно такова) проявляется принцип калокагатии, который много лет позднее заставит афинских присяжных, увидевших нагую грудь Фрины, снять с нее обвинение в кощунстве, ибо прекрасная женщина не может быть скверной. На суде над Фриной, как уже говорилось, присяжные оказались в положении троянских старцев, увидевших Елену.

Изображать прекраснейшую из женщин эллинские художники отважились несколько раньше, чем прекраснейшую богиню. Афродита начнет свою жизнь в искусстве на Суде Париса рядом с равносильными с ней богинями. Елена же появляется вместе с Менелаем. В дальнейшем нет эпизодов, в которых она не возбуждала бы сильные чувства того или иного героя.

Ее рельефные изображения предшествуют вазописным. В Археологическом музее Спарты стоит стела равной со мной высоты: Менелай и Елена, первая треть VI века до н. э. (ил. 233). Вот они сошлись, глядя в глаза друг другу, — два неуклюжих большеголовых человека: слева он, справа она. Мужчина немолод. Повязанные лентой волосы откинуты назад и аккуратно подрезаны на уровне плеч, профиль обострен бородкой, шеи не видно. Состояние рельефа не позволяет сказать что-либо определенное о его одежде. Кажется, на нем облегающая подпоясанная туника, едва достигающая промежности. По-египетски широко шагнув на негнущихся ногах, мужчина вручает женщине венок, с улыбкой обнимает ее за шею, и от этого движения торс, очень маленький при такой большой голове и столь мощных ногах, развернулся к нам. Женщина моложе. Ее волосы, локон к локону, спадают на грудь, не скрывая высокую шею. Приняв венок, она чуть наклонила голову и, глядя на мужчину исподлобья, касается его головы, отчего ее торс с выступающими из-под хитона безупречно круглыми холмиками мы тоже видим спереди. Хитон полностью скрывает ее ноги, однако ясно, что, принимая венок, она шагнула навстречу мужчине. Он — порыв радости, она — скромное достоинство и преодолеваемое смущение. Ничего царственного. Супруги, которых Телемах увидел в Спарте за пиршественным столом, до конца жизни объединены незабываемым переживанием встречи, которую так трогательно представил лаконский скульптор.

^{Ил. 233. «Менелай и Елена». Первая треть VI века до н. э. Известняк, выс. 170 см. Спарта, Археологический музей.}

Напрашивается сравнение с деревянной статуэткой из Самосского музея, посвященной бракосочетанию Зевса с Герой. Наверное, читатель помнит, что там божественные брат и сестра демонстрируют взаимную любовь, взыскуя внимания со стороны. Их любовь — выполнение супружеского долга космической значимости. А на рельефе в Спарте Менелай и Елена существуют только друг для друга, и им дела нет до того, видит ли их кто-нибудь.

^{Ил. 234. «Беотийский» погребальный пифос. Ок. 670 г. до н. э. Выс. 134 см. Миконос, Археологический музей. № 2240}

Таковы легендарные царь и царица в представлении спартанцев. Но Спарта небогата памятниками искусства, и мне, к сожалению, неизвестны другие созданные там произведения, в которых взаимоотношения Менелая и Елены были бы наделены такой теплотой.