Театр эллинского искусства

Самое раннее ее изображение в узнаваемом сюжете — рельеф на большом «беотийском» погребальном пифосе примерно 670 года до н. э., хранящемся в Археологическом музее Миконоса. На шейке вазы изображен Троянский конь с выглядывающими из него, как из портов корабля, ахейцами, а верхнюю часть тулова опоясывают три яруса барельефов, разделенных вертикальными перемычками на клейма-«метопы». На метопах представлены убийства ахейскими воинами троянских женщин и детей и увод троянок в рабство. Многочисленность этих жестоких эпизодов не имеет аналогий в классической литературной и изобразительной традиции, посвященной взятию и разрушению Трои, согласно которой бесчинства победителей ограничиваются кровавыми деяниями Неоптолема, убившего Приама, его внука Астианакта и принесшего в жертву Поликсену на могиле своего отца — Ахилла.

На метопе № 7 (в среднем ярусе, высота которого составляет пятнадцать сантиметров) Менелай, обнажив меч, держит Елену за запястье. Она отвела от лица пеплос и обнажила плечо (ил. 234). В эллинской поэзии этот эпизод появится чуть ли не веком позднее у Стесихора: найдя Елену в захваченной Трое, спартанский царь яростно набрасывается на нее, чтобы убить, но она оголяет плечо (в других вариантах — грудь) — и покоренный красотой Менелай уводит ее на свой корабль.

Наверное, глядя на Елену, вы, как и я, недоумеваете: и этим-то существом с топорным носом, вытаращенным глазом-моноклем, прямой щелью рта и скошенным подбородком надо было восторгаться как воплощением непревзойденной красоты? «Прекрасной» ее, пожалуй, можно было бы назвать разве что рядом с Медузой, которую убивает Персей на луврском пифосе (ил. 211, с. 338

). Но ее профиль не отличается от профиля других женщин, представленных на миконосском пифосе! Следовательно, если она и прекраснейшая, то в представлении мастера, ее изобразившего, отнюдь не лицом. Прежде чем попытаться понять, чем же именно она их тут превосходит, хочется объяснить, почему мастер наделил беззащитных жертв ахейских бесчинств лицами, которые могут показаться женоненавистническим издевательством.

Дело не в мизогинии. Главное в этих метопах отличие женских профилей от мужских — отсутствие подбородков. Мужские профили — острые, агрессивные, особенно у бородатых воинов. Женские — кроткие, робкие. Такое различие оправданно уже само по себе. Но важно и то, что, хотя женщины и представлены здесь по традиции, идущей из Египта, с разведенными в шаге стопами, показанными сбоку, не надо думать, что они действительно шагают. Все они здесь — жертвы мужского насилия: воины бросаются на них слева, а они ждут своей участи в правой части метоп. Нападающего легче изобразить в профиль. А вот с беззащитной жертвой не так просто. В архаическом эллинском искусстве лицо того, кто теряет силы или уже мертв, обычно изображают анфас. На такое решение могли бы претендовать и троянки в метопах миконосского пифоса. Однако это изъяло бы их из трагического взаимодействия с насильниками. Кто-то пытается защитить своего ребенка, кто-то молит о пощаде, касаясь подбородка воина, кого-то нагибают, схватив за волосы. Это толкает мастера к компромиссу между лицевым и боковым ракурсами женского лица: на переходе от шеи к лицу он сглаживает выступ подбородка, как если бы этот переход был виден анфас, а нос показывает уже сбоку. Линия носа и лба у этих женщин — без переносицы, почти прямая, в чем можно, при желании, видеть зачаточное представление о классическом «греческом» профиле, правда, здесь лицевой угол еще очень далек от девяноста градусов.

Ну а теперь обсудим превосходство Елены в красоте. Вспомните IV Гомеров гимн, в котором обстоятельно описан наряд Афродиты, но ни слова нет о том, какова она была в постели Анхиза. А теперь обратите внимание на наряд Елены на нашем пифосе. Под пеплосом у Елены хитон, под хитоном длинная туника, и на каждом покрове свой орнамент. Щедрой украшенностью одежды она решительно превосходит всех троянок, а ведь мы найдем здесь самых знатных: Андромаху, Кассандру[477]. Кажется, что Елена облачена в драгоценную чеканную броню. И Менелай это видит. Поэтому маленького просвета тела, которым он не наслаждался десять лет, оказывается довольно, чтобы он испытал обезоруживающий укол страсти. А тяжелая масса волос, опускающаяся ниже плеч? «Лилейнораменная… лепокудрая…» — бормочу я за Менелая старинные слова Гнедича[478]

. А вырисовывающийся под одеждами изгиб в пояснице, заставляющий усомниться в выводе моралиста Сократа?

^{Ил. 235. Мастер Амазиса. Амфора. Ок. 550 г. до н. э. Выс. 34 см. Мюнхен, Государственные античные собрания. № 1383}