Театр тающих теней. Конец эпохи

И ничто, кроме чуда.

– На комиссара красножопого меня променяла, – рычит Николай, вплотную приблизив губы к ее лицу.

«Успел вареной воблы на кухне поесть, пока меня ждал! – не к месту думает Анна. – Воблой теперь воняет. Не хватает только с запахом вареной воблы умереть!»

– Променяла на комиссара!

Кортик царапает шею всё глубже и глубже. Кровавая борозда тянется почти от самого подбородка вниз на грудь.

– И выдать меня решила, красная курва!

«Курва!» Анна и слова такого не знает. Один раз от стоявшего в имении на постое осенью двадцатого года казачьего есаула Елистрата Моргунова слышала, как тот сказал про гулящую жену другого казака «курва», и только.

Но то простой казак. Про гулящую бабу. Константиниди – офицер, из хорошей семьи! И так ее назвать? Хотя, а чем она лучше гулящей жены казака? Она, которая спит с Кириллом при живом-то муже? Потерянном, но живом. Спит и не может себе это счастье и этот полет души запретить. Чем лучше она? Она – гулящая баба. Курва. Она изменяет мужу. И не умирает со стыда. А хочет этого еще, еще и еще!

Сейчас Николай Константиниди зарежет ее, и в свой последний миг она будет думать об Ире, Оле и Кирилле! А уж потом о доченьке Маше.

– Режь! – Тихо и спокойно говорит Анна прямо в лицо Николаю. В лицо, которое не видит. Только запах воблы из его рта вызывает тошноту. – Режь!

Она грешна! Кто знает, может, смерть – это лучшее для нее?

Она устала.

Устала скрываться, бежать, бояться.

Устала чувствовать себя виноватой. Перед всеми – матерью, мужем, уехавшей с ними дочкой, оставшимися с ней дочками, Кириллом… Даже перед этим страшным, чудовищным Николаем Константиниди виноватой за то, что его когда-то не полюбила…

Она устала.

Одно движение острого лезвия, и ей станет легче. Николай зарежет быстро – умеет. Зарежет и всё! Не будет больше мук и страданий, на которые у Анны за четыре года не осталось сил.

А как же девочки? Как же Кирилл… Ей нельзя не жить.

Только Николай Константиниди, виновный в белогвардейском заговоре, убивший ради этого заговора родного брата, не думает так. Сейчас Николай ее зарежет, чтобы Анна не выдала его. Только еще чуть насладится ее унижением и зарежет!

Но в какое-то неуловимое мгновение меняется всё разом.

Сверху, со стороны кухни, и снизу, от нижних комнат «обезьянника», вдруг появляется свет! Волны света снизу и сверху. Будто все шлюзы разом открылись. И возникает свет.

Лёва Лунц, Вова Познер и мрачный романтик Грин бегут снизу – Анна же сама надоумила мальчишек, что Грин владеет сакральной тайной, где бумагу для черновиков достать, вот Александр Степанович и ведет юных нахалов по своим тайным местам. А сверху дверь на кухню распахивает заметивший непорядок старый слуга Елисеевых Ефим:

– Отродясь такого не было, чтобы дверь на эту лестницу закрывали.

Свет! Люди! И кортик в руке Николая у горла Анны.

– Брось нож! – кричит Вова Познер, перепрыгивая вверх через две ступеньки.

Грин и Лёва Лунц задыхаются и едва за ним поспевают.

Но Константиниди только плотнее прижимает кортик к ее шее. Теперь Анна его заложница. Его пропуск на волю.

– Молчи! – дышит на нее воблой Николай. – Жива, пока молчишь! – Толкает ее к выходу, в открытую Ефимом дверь на кухню.

Анна двигается в такт с Николаем. Не может не двигаться. Даже закричи она громко сейчас, что он не Антон, а Николай, Лёва Лунц, Вова Познер и Грин не успеют ничего понять, Николай ее зарежет и убежит.

Шаг, еще шаг. Николай так прикрывает кортик рукавом, что со стороны кухни не понятно, что Анна заложница, что она обречена.

Аким Волынский пришел, как водится, разговоры с Ефимом разговаривать. Ольга Форш всё еще возится у печки со своей порцией воняющей воблы – других продуктов в нынешнем пайке нет. Почти слепая старушка, сестра художника Врубеля, со своей вечной кастрюлькой всё с той же воблой, идет к выходу из кухни, не обращая ни на кого внимания.

Впереди анфилада распахнутых дверей – из кухни в столовую, оттуда в гостиную, и где-то там в конце Анна вдруг видит Кирилла. Или ей кажется? Даже если это и Кирилл, если он успел приехать после ее звонка из каморки Ефима по данному ей Леонидом Кирилловичем секретному номеру, что он может сделать теперь, когда он в другом конце гостиной, через три больших комнаты от нее, а кортик Николая возле ее горла?

– Молчи! Вперед иди!

Николай, повернувшись к ней лицом, чтобы удобнее кортик у шеи было держать, сам идет полубоком, почти задом. Комиссара Елизарова он пока не видит. Но Николай сейчас повернется, чтобы переступить порог между кухней и столовой, и увидит Кирилла. Которого он так истово ненавидит. Как красного комиссара. Победителя. В революции. И в постели, и в сердце Анны.

Кирилл – а это не видение, это он! – спешит Анне навстречу, но…

Он не успеет…

Кирилл не успеет.

Николай уже дотолкал ее до порога из кухни и поворачивает голову, чтобы не споткнуться об этот порог.

Николай уже поворачивается…

И видит Кирилла.

И…