Театральные записки

– На лето театр закрывается, администрация повесила объявление: «На время пассивного периода просим актёров убрать все вещи из грим-уборных». ЗэМэ смеётся, потом продолжает: «А у некоторых уже три года пассивный период, ничего не играют. Слава Богу, у меня есть роли».

Так болтая, доехали до театра.

– Значит, сегодня вечером вы у нас.

– Да-да, – подхватили мы, – конечно! Наши болгары, как узнали, что театр Товстоногова в городе, сразу потребовали – сегодня вечером только БДТ. Вот подавай им теперь Товстоногова и, по возможности, сейчас и сразу, – запричитали мы.

– Да нет, я имела в виду, что вы у меня дома.

Мы очень устали, сегодня театр давал последний спектакль, а главное, Наташка боялась, что ЗэМэ будет всю ночь пить. Мы отказались. Договорились, что придём завтра.

В декабре ЗэМэ очень болела. Мы об этом знали, но не знали, что всё так серьезно. 13 декабря она упала, у неё было сотрясение мозга, потом какое-то сложное кровоизлияние в мозг, так что «слиплись мозги», их продували кислородом, делали пункцию, что-то повредили, она совсем не могла ходить. Возили на репетицию, там она еле передвигала ногами, потом возвращалась в больницу. Один из врачей взялся делать китайское иглоукалывание, сделал несколько сеансов. Помогло. ЗэМэ стала ходить. Врачи не верили в такое чудо. В марте Зэмэшка выпустила премьеру («Кошки-мышки»). Сейчас летает сниматься в Одессу (фильм «Мама»), работает на телевидении (двенадцатого по ленинградской программе показывали спектакль с её участием «Мастерица варить кашу»), даёт концерты, шестнадцатого был творческий вечер в Политехническом, репетирует в «Трёх мешках сорной пшеницы» Тендрякова в БДТ, в Ленсовете, для телевидения – в «Глубокой разведке». Играет текущий репертуар. В мае переехала на новую квартиру. Разменялась с Ванькой. Квартира чудесная. Вся в цветах. Зимой собирается выращивать тюльпаны и ромашки.

А сейчас до трёх ночи болтает с нами, потом будит нас в половине восьмого, заботливо кормит и провожает. Вечером опять ждёт, и опять до трёх часов мы все не спим. Как и раньше, вокруг неё девчонки, поклонницы и приживалки. Все её любят, без устали ревнуют, все требуют постоянного внимания и заботы, потому что все «очень несчастные». ЗэМэ обо всех заботится, всем сострадает. Откуда только силы берутся?

Наташка, прощаясь: «ЗэМэ, берегите себя!»

Она: «Ничего, я и так красавЭц!»

Да, когда она говорит, в движении, в рассказах, вся в той жизни, она – прекрасна! Но ведь есть же пределы силам человеческим, ЗэМэ себя совсем не бережёт!

После болезни она потеряла ощущение вкуса и запаха.

ЗэМэ: «Теперь я только спрашиваю у Лены[53]: Солёное? Кислое?»

Мне все говорят: «Как же, Вы не чувствуете запахов!» – «Ну, так я и дерьмо не чувствую. Только вот жалко – цветы. – Пауза, она словно старается обнять все цветы, стоящие в комнате. – Но цветы я всегда чувствую».

Наташа, успокаивая меня на улице: «Слава Богу, что она ещё видит».

А вот как этот день описывает Наташа К. (Наталья Кожанова).

14 июля 1974 г.

Будильник звонит в 4.30. Надо в 6.20 на вокзал встречать своих болгар. Наскоро собираемся. Золотая Аняша! Она мне готовила все завтраки, за исключением тех, которые готовила Зэмэша. Надеваем всё теплое. Утро прямо-таки туманное и седое. Ни одного человека на улице, ни одной машины. Воскресенье. То ли мы дремлем, то ли город… По наивности мы собирались ехать на троллейбусе. К счастью, попалась попутка на тот же вокзал. Дядька оказался неплохой. Хоть рубль и взял, но в дороге был очень внимателен, ехал медленно, показывая город, и любил Ленинград вместе с нами. Тихо. Нам, как всегда, ужасно повезло. Никто не видит город в этот час. Он полон чьих-то ожиданий и обрывков снов. Я таращу глаза, мне до странности хорошо и слегка хочется спать. Улицы пусты, как сцена в закрытом театре, где сложены декорации и реквизит, а труппа ушла в «пассивный период». Бери, что хочешь, и играй любую пьесу. А город ждёт. Вот сейчас откроется дверь этого дома, и из него выйдет Т.В.[54] Ей 25. Или нет, пусть только 16. Она выйдет, посмотрит в сторону солнца и улыбнётся, как на своей школьной фотографии, чуть-чуть загадочной улыбкой Моны Лизы, улыбкой, как будто предназначенной кому-то и в то же время – никому. Вот она видит нашу машину и мои выпученные глаза. Она смеётся, машет нам вслед рукой и перебегает дорогу. Т.В., так рано, куда Вы? А здесь просыпается Зэмэша. Тихонько выскальзывает из-под одеяла, поглядывая на спящего Серёжу. Распахивает балконную дверь, на секунду застывает на пороге, мятая утренним сном, в длинной ночной рубашке до пят и босиком. Потом быстрым лёгким движением наклоняется к цветам. Что-то поправляет, разглаживает и ласково шепчет им. А Гога спит ещё, добродушно посапывая и похрюкивая во сне.

Вот и Невский. Здесь, может быть, недавно проходил Пушкин, возвращаясь с ночной пирушки, а может быть… Но мы уже почти приехали, и тут везде снуёт народ совсем не XIX века.