Театральные записки

– А я и вообще случайно вышла. Мы сидим там спокойно, ждём четырёх часов, когда нам надо будет на репетицию в театр Ленсовета идти. А тут вышла посмотреть девчонок[56]. Они должны у меня вещи забрать. Театр на ремонт закрывается, и такое объявление вывесили: «На время пассивного периода просим актёров убрать вещи из грим-уборных». Придумают тоже – «пассивный период»!

Зэмэша уходит за вещами. Скоро приходят девочки. Она им отдаёт «реквизит» и прогоняет: «Идите. Меня вот девочки проводят». Идём.

– Девчушки мои, как же я рада вас видеть! Я всё время ждала, ну, когда же вы приедете? Я всё время спрашивала у Лены, когда же они приедут? Не может быть, чтобы они не приехали летом. Если бы вы знали, как я счастлива, что вы приехали.

– Нет, если бы вы знали, как мы счастливы, что Вас встретили!

– Значит, сегодня вечером вы у нас?

– Да. Мы обещали сводить наших болгар в БДТ. Куда же ещё мы можем повести их в нашем Ленинграде?!

– Нет, я имела в виду – у нас дома…

– Нет, Зэмэшенька, только завтра.

Проводили её до театра Ленсовета. Там она репетирует спектакль для телевидения.

Попрощались и побрели куда-нибудь. На углу Владимирского зашли в кафе. Купили два кофе, по слоёному пирожку с мясом и один на двоих с брынзой – на пробу. Очень вкусно. Потом сели на лавку в зелёном закоулочке скверика у памятника Екатерине II. Здесь листья уютно переплетались с солнечными лучами, мне лезло на ум что-то хорошее. Но говорили мы с Кошей о чепухе, о пустяковых мероприятиях. Они неэстетичны. Поэтому потомство о них ничего не узнает.

…………………….

(продолжение, Аня С.)

Мы пришли к ЗэМэ пятнадцатого вечером. Улица – вся в зелени, квартира – вся в цветах. Мы вприпрыжку бежали по улице, шёл дождь. Мы купались в дожде и листьях. Искали её дом и квартиру. Наташка сделала свистульку из акации и то свистела, то кричала петухом, то жалобно скулила, пугая одиноких прохожих.

– Вот и живёте Вы, как Сольвейг, одна в лесу. – Зэмэшка засмеялась.

Пришли мы к ЗэМэ насквозь промокшие. Нас ждали и, как видно, уже давно. Окружили заботой: переодели, обогрели, накормили.

Зэмэшка немного выпила до нас и сейчас была размякшая и ласковая. Поила нас водкой (от простуды), кормила варёной картошкой и малосольными огурцами, которые засолила специально для нас. Правда, больше о нашем пропитании заботились Лена и Оля, а ЗэМэ терпеливо ждала, пока мы ели. Ей надо было говорить с нами, чтобы мы слушали и запоминали. Но всё же она подсовывала нам лучшие кусочки картошки, самые красивые на вид огурцы и какую-то вкусную колбасу. Потом мы ушли на кухню «слушать рассказы о былом», девчонки остались в комнате, смотрели по телевизору «Душечку».

Я купалась в блаженстве, Наташка смотрела с интересом, как в театре. ЗэМэ говорила много и о разном. Рассказы её передать невозможно: их надо видеть и слышать. Лучшего рассказчика я в жизни не видела. Она удивительно точно схватывает самое главное в происходящем, суть явления, и всё видит с какой-нибудь необычной стороны. Смех – всегда, о чём бы ни рассказывала: об одесских трамваях, о репетициях, о Бехтеревке, о своей болезни, о трёх своих попытках самоубийства. Рассказывает необыкновенно артистично, не говорит, а играет. Рисует образ интонацией, движениями, мимикой. Вся преображается в рассказе, сама превращается в рассказ.

Пересказывать или записывать её рассказы – невозможно. Они неуловимы. Попытаюсь записать для памяти лишь немногое из того, что обрушилось на нас в эти четыре дня[57].

– Ну, что я могу написать? Вы ждёте от меня чего-то необыкновенного. Я не могу писать. Сколько раз я садилась и начинала: «Здравствуйте, мои девчушки-мартышки!» – И всё, и опять: «Мои девчушки-мартышки». – А что дальше? Вы же ждёте от меня чего-то необыкновенного.

– Да, что Вы, Зэмэшка. Ну, напишите хоть что-нибудь, что Вы жива и здорова.

– Ну, что я здорова, вы и так знаете. Я часто пишу письма вам, но никогда не отправляю.

У Зэмэшки есть целая папка – «неотправленные письма».

– Вот приедете и разберёте, – часто говорит она.

– Когда я начинаю вам писать, то всегда думаю: вот приедут, я им всё расскажу.

(Наш разговор с ЗэМэ постепенно превращался в устный ответ на наше письмо о Театре, в котором мы, продемонстрировав свою начитанность, процитировали фрагменты текстов всех теоретиков театра, начиная от Аристотеля, и назадавали множество вопросов в надежде на ответ ЗэМэ.

Вот фрагмент письма: