Текстоцентризм в кинокритике предвоенного СССР

Неудачной была попытка Дзиги Вертова вмонтировать в фильм «Три песни о Ленине» куски подлинной хроники, на которой снят Ленин. Ведь хроника дает тоже только представление о внешности человека и не может раскрыть всей глубины образа [Чирков 1938: 53].

Вертовской неудаче Чирков противопоставил художественную глубину «Ленина в Октябре».

Вениамин Гоффеншефер наметил сложности, с которыми искусство столкнулось в отражении невиданной советской жизни:

причина этого – также и в величии нашей действительности и ее людей. Но […] ограничиваться фотографированием реальных героев действительности – значит выполнить, хотя и насущный, но все же минимум [Гоффеншефер 1934: 79].

Критик предлагал художнику распространенное в 1930‐е решение:

в каждой крупице того, что есть, он должен разглядеть то, что будет. […] наша романтика органически вытекает из реалистического вскрытия явлений нашей действительности [Там же: 74].

Ограничение фиксацией настоящего расценивалось натурализмом и фотографичностью. Этот мыслительный ход обрел популярность в партийной кампании против формализма и натурализма. Владимир Кеменов отмечал:

Натуралистов обычно упрекают в фотографичности. Но […] их картины гораздо хуже, чем хорошая фотография, от которой натурализм заимствовал лишь неестественную напряженность поз, […] прикованный к объективу взгляд, замену композиции простой расстановкой фигур в рамке видоискателя и механическое равнодушие объектива ко всему, что падает в поле его зрения [Кеменов 1937: 25].

Кампания была направлена против отклонений во всех искусствах, кроме литературы и кино. Конкретизации были сделаны и для них, но 12 текстов, изданных десятитысячным тиражом в конце 1937 года, касались литературы и кино лишь поверхностно. Литература же вовсе была изъята из критикуемого поля. Это фиксировала уже первая статья кампании:

Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и […] в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке. Мелкобуржуазное «новаторство» ведет к отрыву от подлинного искусства, от подлинной науки, от подлинной литературы [Сумбур 1937: 6].

Отрыв музыки от искусства, как вида от видовой общности, еще может звучать убедительно. Но отрыв музыки от науки (другого рода деятельности) и от литературы (другого вида искусства) не может расцениваться как что-то угрожающее. Но если применить литературоцентрическую оптику, то очевидно, что отчуждение любой деятельности от литературы недопустимо – ведь именно литература предоставляла инструмент художественной фантазии любым искусствам. К тому же доминирование литературы удалось обосновать суждением Горького:

«Искусство словесного творчества, искусство создания характеров и „типов“ требует воображения […]. Описав одного знакомого […], литератор сделает более или менее удачную фотографию именно одного человека, но это будет лишь фотография, лишенная социально-воспитательного значения, и она почти ничего не даст для расширения, углубления нашего познания о человеке, о жизни». Эти слова A. М. Горького должны услышать не только писатели, но и наши художники: они целиком относятся и к изобразительному искусству [Вдали 1937: 40].