Телепортация

– Для того, – вздохнул Андрей Петрович, – чтобы вы были предельно осторожны. Мы – отверженные, и не только для людей иного социального статуса. К сожалению, мы, скорее всего, не встретим поддержки и у таких же, как мы. Надеяться нужно только на себя. И повторюсь, вы уж не примите это за старческое брюзжание, следует быть предельно осторожным. Не ввязываться ни в какие… – он старался подобрать адекватное слово, – события. Не вступать ни в какие пререкания. Мы сейчас в положении той самой бродячей шавки, только вот огрызаться, – он вдруг улыбнулся горько и беззащитно, – не можем.

Гость ничего не ответил, лишь кивнул. Видно было, что подчиняется он только его авторитету, да и то не полностью, оставаясь в главном при своем мнении.

Андрей Петрович откинул крышку и, борясь с дурными предчувствиями, стал осторожно спускаться.

Наконец-то на воле!

После двухдневного сидения взаперти он было совсем пал духом, решив, что из одного узилища попал в другое. Нет, польза оттого, что говорил его patron, была, и немалая. Он узнал очень много нового и интересного, однако общий смысл услышанного привел в некоторое замешательство. И пусть Андрей Петрович делал это из лучших побуждений, однако, право слово, он явно сгущал краски. И когда он пытался переубедить его, объяснить, что так просто не может быть, поскольку противно самой природе человека, его и слушать не хотели! В конце концов, ведь многое отсюда, из пыльного чердака, из добровольного заточения может казаться превратно, не так ли? Отчего же этот добрый и умный человек видит мир исключительно в черном свете? Ведь так действительно жить страшно станет… В жизни, безусловно, есть место ужасу, но ведь в ней бывают и прекрасные мгновения, и их больше.

Погода снаружи была под стать настроениям Андрея Петровича. Куда только делось яркое солнце, чистое небо и яркие краски? Пасмурно и сыро было, из подворотни поддувало сизым холодным ветром. Низкое небо нахмурилось тучами, во всем господствовал серый, он разбавил все прочие цвета.

Но после пыльной чердачной западни, после всех этих ужасных рассказов Андрея Петровича он радовался даже погодной хмури. Радовался воле: теперь он сможет составить мнение по тому, что увидит сам!

Правда, пока пейзаж был несколько однообразен и особых поводов для размышлений не давал. Они вновь шли насквозь: подворотни, сырые щели, тыльные стороны домов. Ему, признаться, слабо верилось, что нищие способны создавать общины. Скорее, это было что-то вроде стада, но без вожаков, поскольку объединять может личность. А судя по рассказам его неполного тезки, таковых в среде нищих не было и быть не могло.

Дорога прошла без особых происшествий. Разве только в одном из дворов прицепилась собака, небольшая, полная неизъяснимой злобы шавка с выпученными глазами. Он уже совсем было собирался перейти от скорого шага на бег, но тут послышался визгливый голос хозяйки:

– Кукла! Кукла, а ну бегом домой, еще инфекцию какую подхватишь! Бегом, кому сказала!

И эта злющая кроха, еще пару раз тявкнув для острастки, убежала. Вот вам и вся опасность.

Андрей Петрович тем временем вырвался вперед, и он, несколько обеспокоенный этим, завертел головой, отыскивая сутулую фигуру в линялом плаще. Не видать, однако. Через дорогу, у мусорных баков, он заметил фигуру, деловито изучающую их содержимое. Перебарывая брезгливость, он замедлил шаг и присмотрелся. Одет в лохмотья, масса одежек, потерявших цвет. Распухшие бурые лодыжки выглядывают из-под затертых синих рейтуз. И едкий кислый дух, перешибающий даже мусорную вонь.

И это… это может еще объединяться?! Какие кланы и границы… Да они себя не помнят, не то что… Додумать он не успел; неведомым образом существо, почуяв его присутствие, подняло голову. На него глянуло лицо буро-сизое, оплывшее и потерявшее всякое сходство с человеческим. Глаза оловянные, неживые, смотрят сквозь.

– Будешь лезть, гнида, – прохрипело существо, – я те нос откушу. Понял? Понял меня?! Тут мое место. Законное. Мне его Герцог дал. Вали отсюда, а то скажу ему, он тебя… – Существо обрушило на него поток гнуснейшей площадной ругани. Смерив его своим оловянным взглядом, оно откашлялось, харкнуло в пыль и вернулось к изучению недр помойки.

Помимо воли прибавив шаг, он шел, не помня себя. Механически переставляя ноги, словно заводная итальянская кукла. В сознании отпечатался, будто выжженный тавром, этот неживой, оловянный пустой взгляд.

Пустой. Пустой взгляд.

– Боже, да оно… она… Это была женщина.

Он почувствовал, как внутри все сворачивает и затягивает узлом, в горло ударил комок, он сглотнул горькую желчь. Господи, это была женщина! Бог весть сколько ей лет и что с ней приключилось, как дошла она до такой жизни… И она была готова растерзать его за право копаться в отбросах! Это просто не укладывалось в голове.

Андрей Петрович, заметно нервничая, ожидал его в тупичке, за гаражами.

– Т-там, у баков… – начал было он, но тот его перебил: