Тем более что жизнь короткая такая…

Однажды поляковская газета злорадно написала о 5 000 экземплярах «Знамени» – тираже литературного журнала-толстяка: «Это уже диагноз». Но такой диагноз к «Знамени» относится в последнюю очередь. Это диагноз общественной болезни, симптомы которой обрисовывают и падение интереса к литературе в обществе, и незаинтересованность властей в серьёзной литературе вообще, и цены, какие вынуждены установить за свой экземпляр «толстяки», не имеющие в хозяевах миллиардеров. А вот характеристика, которую даёт Борин нынешней «Литературке», кажется мне безошибочным диагнозом индивидуальной, охватившей её болезни: «Случилось самое страшное, что может случиться с газетой: она стала неинтересной». И не убеждает меня в обратном объявленный Поляковым тираж: 125 тысяч 286 экземпляров. При евтушенковских миллиардах можно позволить себе бесплатную раздачу газеты пассажирам авиарейсов или многодневное лежание экземпляров в киосках печати: авось, кто-нибудь и купит! Я работал в «Литературе», знаю разницу между подписным и объявленным тиражами. У нас был только подписной: в киоски газеты Издательского дома «Первое сентября» не попадали. Наш хозяин являлся представителем среднего класса бизнесменов, из тех, кто мог себе позволить одноразовую рекламную акцию (допустим, бесплатно к такому-то событию отправить во все московские школы по экземпляру своих изданий), а многоразовую – не мог!

Впрочем, пока я это писал, пришло сообщение из «Литературной газеты» Полякова, которое я процитирую:

21 января 2016 года любимая поколениями «Литературка» придёт к своим старым и новым подписчикам и читателям не только обновлённой, но и в ином формате. Кто-то называет его компактным (А-3), а нам по душе иное определение – пушкинский. Именно такого формата газету выпустили 1 января 1830 года Антон Дельвиг и Александр Пушкин. И вот теперь формат возвращается.

Есть ещё одно название для обновлённого формата: таблоид. Так обычно печатается рекламная и жёлтая пресса. А «пушкинским» такой формат никто не называет. Никто и не указывает, что Пушкин имел хоть какое-то отношение к первому номеру «Литературной газеты». Все пишут, что первые два номера подготовлены единолично Дельвигом. И кроме того, газета Дельвига выходила раз в пять дней. И, стало быть, по годовому объёму превзойдёт поляковский таблоид, который несомненно будет и дальше терять подписчиков. И всё это вместе – действительно диагноз непрофессионализма и неинтересности.

Часть восьмая

1

Мне скоро тридцать два года. Я сижу в столовой латышского Дома творчества писателей «Дубулты». Мы встречаем Новый год.

Компания у нас славная. Нам раздали картонные квадратики с номерами. По ним можно что-нибудь выиграть: мягкую игрушку, бутылку шампанского, коробку конфет.

Сейчас мы провожаем старый год, а Фазиль Искандер уже выиграл мягкую игрушку. Все его поздравляют. Лезут чокаться с ним. Фазиль берёт бумажную салфетку со стола и делает из неё замечательного голубка.

В углу стоит большой телевизор, который включён, потому что за поздравлением послышатся куранты, и когда пробьёт 12-й, мы выпьем за новый – 1972-й – год.

Вот на экране появляется Косыгин. Он что-то говорит, но его мало кто слушает. Все уже разгорячены и заняты собственными разговорами.

Фазиль, который только что улыбался, вдруг гневается и со словами: «Надоел! Пошёл вон!» – запускает в экран своим голубком и попадает точно в Косыгина.

Михаил Львович Бауман, директор Дома, застывает в ужасе: в столовой сидят по меньшей мере четыре секретаря Союза писателей. Бауман обводит глазами зал: многие смеются. Опять, как и в выигрыш, небольшая очередь к Фазилю, поздравить, пожать руку, потрепать за плечо.

– Он надоел! – объясняет каждому желающему свою агрессию Фазиль.

Бьют куранты. Звучит «ура». Хлопают пробки шампанского. Бауман подходит к нам. Поздравляет. Не слышно, о чём он говорит с Булатом Окуджавой. Булат отрицательно мотает головой. Бауман настаивает. Булат смотрит на жену Олю. Та снимает с себя парик и надевает на Булата: «Уважь директора!»

Так, в парике, Булат проходит к телевизору, который немедленно выключают. Булату вручают гитару. Он берёт стул. Ставит на него ногу. Огромная столовая стихает мгновенно.

Булат считает своим долгом поздравить своего друга Фазиля со снайперским броском. «Не знаю, – говорит он – сравнится ли с ним эта песня?»

И он поёт:

Поднявший меч на наш союзДостоин будет худшей кары.И я за жизнь его тогдаНе дам и самой ломаной гитары.

О, как взрывается зал, повторяя последние строчки припева: